Во тьме окаянной - Строганов Михаил - Страница 32

– Послушничек-то наш послушал, да и попом с амвона заголосил! – Василько схватил Савву за руку. – Давай, черноризец, об заклад биться, что до снежного пути с бабою согрешишь! Чует мое сердце, из тебя знатный сластолюбец выйдет!

– Дурень ты… – Савва повернулся к Карему. – Позволь мне, Данила, первому поговорить с Давыдом. Человек теперь иной, не спугнуть бы его души…

– Это когда чернобрюхий первым с казаком заговаривал? Не велика ли честь? – Василько возмущенно сорвал с головы шапку, стискивая ее в кулаке. – Казак казаку и поп, и брат! Про вашу ласку в Пыскоре сполна сведал, кабы не заступничество Данилы, то и самого уморили бы до смерти!

– Перед Давыдом оба молчать станете. – Карий жестко пресек спор. – Я тоже первым не произнесу ни слова!

– Как так? – всплеснул руками Василько. – Постоим, болванчиками поглазеем, да и уберемся восвояси?

– Не захочет говорить – расспрашивать и неволить не станем. – Карий остановился и посмотрел спутникам в глаза. – Правильно так будет. По-Божьи. И по-людски…

Возле небольшой бревенчатой церкви Бориса и Глеба, прямо на вытоптанной, ведущей к храму тропинке, широко раскинув руки, лежал седовласый дедок в рваном сермяжном кафтане да в заляпанных весенней грязью холщовых портах. Приметив идущих к нему людей, дедок приподнялся, размотал онучи и, бережно сняв лапти, встал на тропинку изувеченными беспалыми ногами.

– К Давыдке ходи без обидки! – радостно закричал старик, кланяясь подходящим до земли. Затем, изобразив испуг, закричал, прыгая с ноги на ногу. – Глядите, под ногами мох! Кто наступит, тот и сдох!

Василько испуганно поглядел на ноги, стряхивая ладонью с сапога пыль.

– Вот не кланяйся, я не Бог! – Довольный удавшейся поддевкой, Давыдка горделиво обошел вокруг незваных гостей и, раскидывая руки, снова повалился наземь.

– Вот так причуда! – Василько заломил шапку набекрень. – Узнаю казацкое зубоскалие!

Дедок приподнял голову и настороженно прислушался к ветерку:

– Так ты казак?

– Он самый, батюшка! – красуясь перед своими спутниками, разгладил усы Василько.

– А то подумал, что дурак! – Старик вытянул из-за пазухи резную свистульку. – Держи райскую птаху, будешь свиристеть Богу в уши! Дураку сие можно…

Василька принял деревянную птичку, покрутил в ладони, да и дунул в тоненький свисточный срез:

– Знатно поет! Правда, братцы! – Казак протянул свистульку Карему. – Погуди-ка. Ишь, иволгой заливается!

Старик вскочил на ноги и, бросив на землю изъеденную мышами шапку-колпак, живо пустился в пляс:

Давыдка зашелся сухим, каркающим смехом, затем встал на четвереньки, подполз к Савве и стал выпрашивать у него благословения:

Снегов попытался поднять старика на ноги, но тот по-кошачьи зашипел, зарычал и, люто набросившись на послушника, вцепился беззубым ртом в его руку.

– Совсем человек умом повредился… – сокрушенно покачал головой Савва. – Дело говорил Строганов, уходить надобно…

Давыдка согласно покачал головой, но, встретившись глазами с Данилой, испуганно вздрогнул, обмякая телом:

– И ты прости меня, Божий человек…

– За что прощения просишь? – спросил Карий. – Не спорили да не толковали с тобой, разве что взглядом перекинулись…

– Смотри, чегось покажу…

Старик нагнулся к земле и, карябая пальцем, отчертил на ней большой круг.

– Вишь, распутный камень на пути залег. И на нем слова начертаны, одне – по-русски, другия – по-православному, а третия – на бусурманский лад. Читать али как?

– Воля твоя…

– Э-эх! – вздохнул Давыд. – На все воля Божья, а желаньице человеческое – все одно что трава придорожная…

– Тогда почто моей воли спрашиваешь, коли ведаешь, как сему быть суждено?

Дедок пропустил замечание Карего мимо ушей и принялся медленно разбирать вслух только что начертанные на земле закорючки:

– Беспросветно да безрадостно все у тебя выходит, – покачал головой Данила. – Живой еще, а хоронить уже поспешаешь…

– Не слушай его, атаман, – беззаботно сказал Василько. – Сам видишь, не в себе Давыдка. Блаженный он, к тому ж дряхлый дедок, а они, как дитяти неразумные, день-деньской языком без толку мелют да беззубый рот чешут!

– Вот-вот… Истинно глаголет! – Давыдка троекратно перекрестился на церковь и, подобрав шапку с лаптями, пошел усаживаться на паперти. – Подай копейку, возьми жалейку…

– Дураком-то себя показал, а вот в дураках оставил нас. – Савва посмотрел на улыбающегося беззубым ртом Давыдку. – Второй раз сталкиваюсь с юродом, только чудится мне, что эта встреча пострашнее первой, что в пустословии сокрыты неведомые нами зароки, знамения, подобно кружащимся над Орлом-городом крещеным воронам…

– Трещит вековой валежник, глухо ломаются тяжелые, поросшие лишайником да мхом гнилые ветви, рассыпаясь под ногами красноватой древесной трухою. Вслушивается древняя Парма в каждый шаг незваных гостей, перекрикивается птичьими вскриками, сыплет по ветвям звучным перестуком дятлов, неотступно следя сотнями беспокойных глаз. Вспорхнет с дерева испуганная птица, выглянет из-за клейкой хвои зверь, блеснут из прогретой земли бесстрастные глаза ящерицы – обо всем ведает неведомая, чуждая крещеному человеку лесная сила…

Не любит людей Парма, не щадит оградившихся огнем, не признает за своих, на каждом шагу подстерегая увечьем и смертью. Стремительным ли броском рыси, молниеносным кабаньим тараном или незаметным укусом клеща – ей все равно, лишь бы сподручнее погубить. Но человек – существо хитрое, умеющее управляться и с сильными, и со слабыми; капканом, оружием или целительной властью трав и корней подчиняет воле весь окружающий его мир, добиваясь своего шаг за шагом… Огонь разбудил в сердцах человеческих магию и вложил в разум знание, что способно обманывать и ослеплять лесных духов; научил заклинаниями да амулетами укрощать древних богов, заточая неистовую суть в деревянные идолища…

Нет на земле старее и непримиримее вражды, чем та, что идет между людским родом и лесными духами. От начала огненной веры и до сих дней. Одного ищет Парма, как поглотить мир огненного человека, возвратить его племя в горные расселены и земные норы; но другого хотят люди: приручить и подчинить себе лес, навязав свои законы и веру. Так испокон веков людские племена и сонмы богов противостоят и служат друг другу, убивают и заключают между собой проклятые союзы и отверженные роды. Потому что нет и не было никогда на земле мира ни между богами, ни между людьми. Реальна только война или ее ожидание…

– Складно, Петруша, басни сказываешь! – наконец произнес Карий. – Словно в учениках у каких мудрецов подвязался.