Во тьме окаянной - Строганов Михаил - Страница 24

– Пойду, атаману истину про рай поведаю. А ты сумеешь дознаться али нет, мне про то печаль невеликая! Хоть до гроба своего почитай солнышком раю!

Василько тяжело поднялся со скамьи и подошел к Карему:

– Слышь-ко, атаман, хочешь, про раю сказывать стану?

– Верно ли знаешь?

– Верно, вот те крест! – Казак размашисто перекрестился. – Только тебе и скажу за то, что дважды меня, грешного, спас!

– Уважь, сказывай…

– Олуха нашего, Савву, не слухай. Вот что про раю от верных людей известно. Ты, батюшка, сиднем на скамье сиди, а я райский псалом сказывать стану. Тайный, неведомый простым людям.

Василько встал перед Данилой на колени и, крестясь, стал кланяться в ноги:

Карий смотрел на стоящего на коленях казака, поющего о рае на тризне, плачущего от умиления на каждом своем пьяном слове. В какой-то миг ему показалось, что больше на свете нет ни убийц, ни их жертв, и сущие перешли из тьмы в подлинный свет, где никого не надо убивать и никто больше не должен умирать.

Данила по-отцовски поцеловал казака в лоб и улыбнулся.

На Иоанна Лествичника привиделся Григорию Строганову странный сон, будто стоит он на речном мелководье в длинной холщовой рубахе, ловит руками рыбу и бросает на каменистый берег.

Как дитя радуется Григорий – и улов богат, да и рыба на любой вкус: тут тебе и небольшие карасики с окуньками, и плотвица-девица, а рядом с ними – толстенные налимы и аршинные щуки.

Несказанно доволен Строганов. Еще бы! Всего ноги по колена вымочил, а рыбы целый воз накидал! Дивно ему, мужики сетями ловят, а вдоволь наловить не могут, а в его руки рыба сама так и просится…

Григорий Аникиевич проснулся в холодном поту. Утер лицо, испил кваса. Пригрезившаяся во сне удача оборачивалась в душе тревогою: «Сколь рыбы ловить, столь людей хоронить…»

Откуда-то снизу послышались возбужденные крики и возня. Не одеваясь, набросил полушубок прямо на исподнее, но перед тем как выйти, перекрестился и взял пистолет.

– Пущай к Строганову, не то надвое распластну! – кричал Василько, размахивая перед охраной обнаженной саблей. – Пущай по-хорошему!

От бешеного напора охранники робели, страшась и пропустить незваного гостя в терем, и вступить с ним в схватку.

– Ступай себе с Богом, – грозя зазубренной совней, уговаривал казака дедок с взлохмаченной бородой и совиными бровями. – Чего как нехристь ломишься посреди ночи? Придешь спозаранок, тодысь и потолкуем.

– Хрену старому башку саблею скачу, да и пойду с ней толковать! – Василько размахнулся и одним ударом обезоружил деда. – Последний раз говорю: веди к Строганову!

– Василько! Ну, охлынь! – расталкивая охрану, подошел к дверям Григорий Аникиевич. – Здесь я, сказывай про дело!

Василько спрятал саблю в ножны и, посмотрев на защитников терема, хмыкнул:

– Погодь, вшивота мохноногая…

Перевел дух, пытаясь совладать с клокочущей яростью:

– Беда… Данилу спортили! Белуха его сморила, извела вконец старая карга!

– Как это спортили? – опешил Строганов.

– Как да как… – Казак ругнулся и рубанул рукою по воздуху. – С вечора лежит, ни шелохнется, ни жив, ни мертв, очи-то в глазницах закатаны, а сам чуть дышит… Ясно дело, бесова ведьма напроказила!

– Почто на Белуху грешишь? Али дознался?

– Да пытнул малость кочережкою, она быстрехонько призналася! Ведьминскую куклу отдала и где зелие схоронено, показала… – Василько вытащил из-за пазухи завернутую в тряпицу маленькую фигурку. – Подивись, Аникиевич, на что гораздо бесово племя!

Колдовская кукла была скатана из соломы, волчьей шерсти и сала, перевязана красною нитью и сверху донизу насажана на обоженную в огне щепку.

Повертев фигурку перед глазами, Григорий Аникиевич заметил замешанные в нее хлебные крохи, человеческие волосы и даже маленькие рыбьи кости.

– Оттого Карий горит да сохнет, что ведьминой щепой пригвожжен! – Василько указал перстом на деревяшку. – Только тащить за нее не моги, не то помрет атаман…

– Как же изловчилася такого мужика сгубить?

– Да как медведь в лесу дуги гнет! – Не сдержавшись, казак выругался, но принялся пояснять: – Недоедый Данилою хлеб воровал, да с лягушачьими кичками замешивала. Метлою следы вынимала, потом ветки в печи томила. Опосля из хлебного мякиша, зольцы, волчьего сала да тайного заговора и мякала ведьмину куклу… Стало быть, как Господь лепил из праха Адама, так карга сбогохулила чертова вольта…

«Силен враг…» – Строганов задумчиво повертел в руках незатейливую, но смертоносную куклу.

– Ни нож Карего не брал, ни пуля, да одолела чертова бабуля… – Григорий Аникиевич с удивлением оглядел ставшую бесполезной охрану. – Воистину сказано: где бес не сможет, туда бабу пошлет!

Собравшиеся перекрестились.

В застенке было холодно и сыро: холодно потому, что всю зиму помещение не протапливалось, а сыро оттого, что собравшиеся на пытку вовсю успели напускать ротового пару. Мужики деловито расставили по углам светильники, разожгли печь, выложили на тесаной столешнице пыточный инструмент и привязали к лавке одуревшую от страха Белуху.

– Ну, ребятушки, начнем! – хлопнул в ладони Григорий Аникиевич. – Пытать – не чурбаны тесать. Успеть бы дотемна.

Руководил дознанием прижившийся при Строганове доминиканец Бенедикт, гладковыбритый, с обвислым лицом человек без возраста. Не спеша осматривая тело Белухи, отмечал каждый подозрительный изъян красным цветом, затем тщательно записывая отметены в своей тетради.

Василько с раздражением похаживал по комнате, злобно поглядывая то на монаха, то на оцепеневшую от ужаса ведьму. Казак нарочито шаркал ногами, откашливался, изредка шпыняя толпившуюся при входе охрану, наконец, окончательно распалившись, подошел к Строганову и шепнул на ухо:

– Аникиевич, гони латинскую образину взашей. Дозволь мне за дружка милого пытнуть по-казацки, без клятой латинской придури! Все мигом скажет!

– Нельзя… – Строганов развел руками. – Бенька решить должен, как по грамоте следует пытку держать.

– Чего ж ее держать! Выпоим кадушек десять рассола да пяты попалим. Вот те и вся премудрость! Не поможет, так на дыбе полсотки плетей всыплем! Тута и мертвый заговорит!

– Дремучий ты человек! – покачал головой Строганов. – Говоришь, а сам знать не знаешь, какова у нашей ведьмы порода!

– Не ведаю, где отобедаю; за остальное поручусь головою! – вспылил казак, подумывая устроить в пыточной погром.

– Между прочим, Бенька выискал, что она не настоящая ведьма, а малиарда.

– Скажешь, малая орда! – хмыкнул казак, сжимая кулаки. – Сам глянь, какая жиреха, не хуже свиньи закормленной!

– Малиарда – такая баба, – попытался объяснить Строганов, – что злобствует да порчу насылает, а с бесами не сожительствует…

– Оно и ясно! – согласно кивнул казак. – Кто с такой бабищей спать будет?

Подумав малость, казак вновь принялся наседать на купца:

– Аникеич, ну за каким лядом нужны бесовские пятна да чертовы титьки? Все это штуки проклятых латинян, сиречь пыль для отвода глаз! Тебе ж надобно только об измене выведать от шагалюхи. Верно? Тогда гони латинского евнуха да казака к делу приставь!

– Добро… Будь по-твоему! Грех грехом, а вина виной…

Строганову порядком опостылело наблюдать за инквизиционным ритуалом, он облегченно вздохнул и скомандовал громко, от полной груди: