Во тьме окаянной - Строганов Михаил - Страница 22

На перекрестье звериных троп, возле врытого в землю высокого ошкуренного бревна-истукана, верх которого венчала лосиная голова со свисающими лоскутами шкуры, задрав морды вверх, сидело четверо волков-переярков.

Василько, посмотрев на малое волчье число, довольно хмыкнул и воткнул сошку в снег.

– Василько, – шепнул Карий, – не спеши палить, неладно здесь…

Казак согласно кивнул.

Среди лесной темени вспыхнуло красное пятно, то, подпалив на бересте порох, подал Строганов условленный сигнал к атаке. Раздались выстрелы, одни громкие, подобно грозовым раскатам, другие глуше, словно треснувший под ногами лед. От тяжелых свинцовых пуль волки обрушивались в снег, скуля, обречено ползли к своему идолу…

– Ребятушки! Не зевай, бегом к идолищу обухами глушить недострелов!

– А мы чего ждем? – Василько посмотрел на Данилу. – Не уж то хуже этих сычей будем?

– Глянь на те деревья. – Карий выхватил ятаган и показал на кряжистые стволы. – Там сила их кроется.

Василько прищурился, затем протер руками глаза, вглядываясь в ускользающую лесную мглу… За старыми могучими деревами, поднявшись на задние лапы, в ожидании схватки притаилась волчья стая…

Добежав до идола, стрелки крушили переяркам головы, поспешно раскладывая зверей напротив друг друга.

– Заряжай, заряжай по новой! – Василько закричал со всей мочи, но было поздно: спины стоящих стрелков уже накрывала серая волна.

Казак выстрелил, сбивая волка с плеч Строганова, схватил вторую припасенную пищаль. Выстрелил вновь и, выхватывая на бегу саблю, с диким воплем бросился в схватку…

Волки дрались умело, с отчаянной предсмертной яростью. Действуя сообща, они разом набрасывались на жертву, молниеносно нанося глубокие раны, затем оставляли, чтобы напасть на другого.

Не успевшие опомниться стрелки сбивались в кучу, грудились, неуклюже отбиваясь топорами, то и дело попадая друг по другу.

– Спинами! Жмись, спинами! – кричал Строганов, беспорядочно молотя пищальным прикладом в снег.

Разгадав маневр противника, волки стали отсекать стрелков друг от друга, оттесняя их от капища в лесную чащу.

– Не сдавай! К идолу жмись! – вопил казак, бешено орудуя саблей.

Короткий, отточенный удар в темноту, рассчитанный на никогда не подводившее чутье; судорога, проходящая сквозь кривое лезвие ятагана, отзывается в сердце горячей волной. Затем удар левой рукой острым и узким, как шип, ножом. Предсмертный всплеск ярости, и в темноте медленно гаснут два желтых, пропитанных ненавистью огонька…

В жуткой предрассветной смури, разгоняемой огнями редких факелов, Карий искал Пахомку. Сожалел, кляня себя за то, что не отправил мальчика вместе с возничими, позволил встать с кем-то в пару, пропасть из вида…

Над заснеженным черным лесом медленно вставало ледяное солнце. Слабые лучи, с трудом просачиваясь сквозь пелену заиндевелых еловых лап, ложились на снег неверною розовой пеной, освещая небольшую полянку, заваленную волчьими и человеческими останками… Возле высокого бревна с торчащей на вершине лосиной головой жалась горстка людей, а перед ними, понурив головы, стояло три раненых волка.

– Наша взяла! – радостно закричал перемазанный кровью Строганов и, рванувшись вперед, одним ударом приклада раздробил голову матерого хищника. Метнувшегося на него зверя, огромного и еще сохранившего силы, остановил двойной выстрел.

Карий опустил пистолет:

– Прав был твой брат Семен: одна бьет в голову, другая – в сердце…

– Братцы! – истошно завыл Василько. – Дозвольте мне ентого кончить! Ведь он Аринку мою загрыз!

Казак уверенно пошел на зверя, ловко крутя перед собой саблей. Мгновение – удар, который неминуемо развалил бы зверя пополам, но волк ловко вынырнул из-под клинка и сбил казака с ног.

– Братцы, выручай, давит! – что есть мочи завопил Василько, вцепившись пальцами в волчью глотку.

Строганов было подался вперед, поднимая для удара пищаль, но Карий остановил и молча бросил казаку нож. Острие впилось в ногу, Василько вскрикнул, перехватил руку и вогнал стальное жало по самую рукоятку…

Волк еще продолжал давить казака, хрипя и захлебываясь кровавой пеной, клацал зубами, пока не ослаб, забившись в тяжелых судорогах…

– Кончено… – Строганов тяжело осел в снег и, оглядев уцелевших, перекрестился. – Десятерых наших положили… Давай, ребятушки, посчитай, сколь их самих было…

Карий отыскал Пахомку на убитых первым залпом переярках. У мальчика был перекушен затылок. Смерть настигла мгновенно, поэтому он вряд ли успел понять, что произошло: сердце переполнял восторг победы, гордость перед отцовой памятью. Наверняка думал о матери, о том, что после дела жить станут в достатке, и горюшко их осталось позади. Тут и пришла смерть, словно свалившийся за шиворот ком снега…

Мужики скидали волков к идолу, а своих положили поодаль, под наспех срубленным шалашом.

– Двадцать четыре! – Строганов радостно хлопнул Карего по плечу. – Никогда такой стаящи не видывал! Всех посекли подчистую!

– Эй, ты что удумал?! – Данила повернул голову к застрельщику, приноравливающемуся снимать волчьи шкуры.

– Не видишь, волков деру! – недовольно буркнул Илейка. – Вона каков мех! Зазря прикажешь пропадать?

– Пошел вон…

Илейка встретился со взглядом Карего и, чертыхаясь, отполз в сторону:

– Исшо один… волколак недобитый…

Капище заложили сучьями и хвоей почти до самого верха, так, что над образовавшейся горой лосиная голова словно парила в лесной утренней просини.

– Запалим, ребятушки? – Строганов оглядел отряд. – Молитву вначале, молитву сотворим!

Он встал на колени и принялся нараспев читать густым басом:

– Исполнение всех благих Ты еси, Христе мой, исполни радости и веселия душу мою и спаси мя, яко един многомилостив.

Затем взял поданный факел и, троекратно обмахнув капище, запалил.

Огонь осторожно лизнул сложенные ветки, пробежал по хвое, радостно понесся по бересте и объял все капище разом.

Василько с ужасом смотрел на огромный костер, в пламени которого вместе со свистящей хвоей жадно шипела горящая плоть. Он подошел к Строганову и тихонько шепнул ему на ухо:

– Видишь, Аникиевич, как нам аукнулась Масленица…

Убиенных развозили по домам на тех же санях, что затемно везли их, полных надежд, на волчий лов. Сложенные в розвальни друг на дружку, накрытые мертвецкой рогожей, одни казались просветлевшими, лица других были обезображены болью и страхом. Они возвращались к женам и детям, к своей родной крови в последний раз, но для самого главного, что может ждать человека в этом мире.

Тела, окончившие земной путь, надлежало обмыть водой и, умастив настоем душистых трав, обрядить в смертную одежду из белой холстины, непременно шитую живыми нитками без узлов, намоленную и наплаканную во время рукоделия. Чтобы душа покойного улеглась с миром, его обвывали родичи и оплакивали соседи, и только после этого приносили на отпевание в церковь.

Отвезти мертвого Пахомку вызвался сам Григорий Строганов. Положил в сани мальчика, накрыл холстиной, перекрестился:

– Ты уж, Пахомий, не взыщи, а прими мою службу возничего…