Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович - Страница 29

Была еще неприятная история…

На вокзале я вдруг услышал русскую речь и радостно бросился к женщине средних лет, сидевшей вместе с маленькой дочкой, вероятно, в ожидании поезда. Я объяснил ей свое положение и попросил дать свой телефон, чтобы позвонить в Москву. Она сердито на меня посмотрела. «Иди-иди, — сказала она, — знаем мы вас». Так я и не понял: кого же она здесь знала?

Проведенные на вокзале и привокзальной площади еще один день и одну ночь описывать не буду. Ничего нового в них не было, кроме того, что к утру следующего дня я почуял, как от меня исходит характерный запах. Но не могу сказать, что я стал себе противен.

«Павел, как же так! Куда вы пропали? Вас все ищут!» К тому времени я настолько устал и был душевно опустошен, что этот голос женщины из российского консульства, взволнованно звучавший из сотового телефона, переданного мне полицейским, специально вызванным в дежурную часть, потому что он свободно говорил по-английски, меня как-то особо даже не обрадовал. Может, потому, что я все-таки понимал: рано или поздно этим и завершится. Едва ли моя родина позволит мне сгинуть в Неаполе…

Мой чемодан нашелся в Сорренто. В Captain House — уточнил полицейский. Это возле пристани.

Наверное, мне нужно было проявить настойчивость и попросить, чтобы в консульстве мне предоставили машину до Сорренто или сами привезли оттуда чемодан. Но мне уже было как-то все равно. Маме сообщат, что я жив, а это главное.

В Сорренто я отправился своим ходом, и снова на поезде, и снова бесплатно. Железнодорожники уже не бастовали, поезда ходили по расписанию. Дом Капитанов возле пристани я нашел быстро, и там был радостно встречен тройкой настоящих капитанов в белоснежной форменной одежде и с безукоризненным английским языком. Мне вернули чемодан, но сначала сделали в моем присутствии подробнейшую опись его содержимого. Между прочим, там было порядка полутора тысяч евро и еще около тысячи долларов, которые я взял с собой в Италию, на случай если не сработает карточка Сбера и придется платить кешем. Ни одна банкнота не пропала. Напрасно клевещут на простых южан.

Общаться с капитанами было верхом удовольствия! Их выправка, их вежливость и, я бы сказал, особая морская стать были великолепны. Это были Капитаны! Такие, какими я всегда представлял их по великому роману Каверина.

Один из них предложил мне добраться до Неаполя на его катере, который отходил из Сорренто через час.

Но что-то мне больше не хотелось уходить в море. Я перекусил на вокзале, купил билет и отправился обратно в Неаполь на поезде. Переночевал в привокзальной гостинице и на следующее утро улетел домой. Закончилось мое приключение.

Наверное, здесь стоит написать, какие уроки я вынес. Честно говоря — никаких.

Разве только один.

За все надо платить. И если тебя посетило счастье, обязательно настигнет и зависть богов. Если с тобой случилось прекрасное чудо, жизнь непременно обернется к тебе обратной, грубо материальной стороной. К этому нужно быть готовым. Но не нужно этого заранее ждать, потому что реальная жизнь гораздо непредсказуемее самого волшебного волшебства, а боги, черт их возьми, ужасно изобретательны.

Жил белый Волшебник, он умер и оказался заточен во сне.

Жила-была девушка, которая ждала зиму. Ее звали Вероника, и ей было семнадцать лет.

Она так сильно ждала зиму, потому что зимой Фея должна была улететь.

Впервые Фея появилась в августе, в полнолуние. Вероника вышла ночью в сад, и лунный свет лежал на длинных, как голубые ресницы, иглах большой сосны у веранды. Свет блистал и лился, светлый, бледный и яркий одновременно, и маленькие яблочки, которыми были усыпаны яблони за домом, вначале показались девушке похожими на луны, наполненные отраженным светом — зеленовато-белым и нежно-розовым, но спустя мгновение стало понятно, что это их собственный свет, неотраженный, они светятся изнутри. Они растут, наливаются, дремлют, и их собственный свет становится виден. А у луны свет был вообще другой: она казалась оранжевой и непомерно огромной. Вероника прошла мимо стекол второй, заброшенной половины дома, той, где когда-то жила Алла Алексеевна. В стеклах промелькнуло отражение чьей-то фигуры. Это была Вероника, но не совсем Вероника. Раздался словно хрустальный звон и звук, будто где-то лопнуло стекло, и возникло странное светло-темное чувство, будто что-то не так. Как будто где-то, выше и тоньше мира, произошел непоправимый сбой, разорвалась белоснежная завеса в Абсолютном Храме. Высоко-высоко и далеко-далеко подрались две птицы и убили друг друга. Тишина вокруг была разорвана невидимыми клювами и когтями, и в ней навечно осыпа́лись падающие со сломанных бран звездные пылинки — белоснежные перья тех птиц.

Кто-то в промельке зеркального отражения на миг улыбнулся, и Вероника вынужденно улыбнулась в ответ. И этот миг был ужасным, потому что Вероника поняла, что отражение — это она. Она повторяет движения, чужую улыбку. Застыла навек вспышка, кроме которой ничего не было и не будет, протянулись дуги. Вероника внутри разрушенной вспышки, и весь ее мир — отражение в стеклах. И если смотреть дальше вглубь вспышки, можно узнать всё: что нет Вероники, и нет мира, и не было никогда. Можно узнать, кому принадлежит эта улыбка на самом деле.

В разрушенной вспышке высветились, дробясь, два огненных мира: это птицы, и одна заклевывает другую. Дуги протянулись, создав коридор кривых зеркал из воды. И начала разматываться вязь забытых снов, которые видят другие сны. С того момента Вероника стала жить внутри этих снов, отражений и сказок. А в разрушенной вспышке остался кто-то увиденный на миг, Создатель всех снов, историй и сказок, и он успел сказать Веронике, что он мертв, и что в час его рожденья у него были волосы, белые, как снег, и очи — белоснежные звезды, и в короне на его волосах сияли утренние звезды, проливающие несотворенный свет.

Вязь забытых снов была похожа на узоры инея на стеклах веранды, и действительно — стало предутренне холодно. И сны, которые видят другие сны, поплыли, как поезд: вагон за вагоном. В них прогуливались люди в легких красивых одеждах, а в саду среди фрагментов лабиринта мертвые спали в шезлонгах, и через звездное небо, как мост, протянулась радуга. Небольшие холмики оказались сопками и курганами. В кургане у беседки спала мама. В кургане у скамейки под березой спали бабушка и дедушка. В кургане за туалетом, рядом со сломанной детской коляской, спала Алла Алексеевна. А в кургане рядом со спиленной яблоней, где когда-то висели качели, спала сама Вероника. В небе вместо рыжей Луны теперь восходила большая голубая Земля, и огромное насекомое с тысячей крыльев превращалось в колесо.

Огромная радуга над садом была и вдруг исчезла, и вмиг сложилась сказка: когда родилась первая звезда, рядом была радуга. Она была такой, какой должна была быть, и стояла долго-долго, даже после того как первая звезда погибла. Появились другие звезды и миры, а радуга еще стояла. Там, где она касалась земли, можно было найти клад. Проходили бессчетные годы, люди жили под радугой и так к ней привыкли, что совсем перестали ее замечать. Однажды она исчезла. Поначалу этого никто не заметил, а когда спохватились — оказалось, что ее нет уже давным-давно. Последний раз ее видел дед самого старого деда. Никто не знал, почему она исчезла. С ней что-то ушло, но что именно — никто не мог сказать. Потом люди и вовсе забыли, что радуга когда-то была. Иногда видели недолгие радуги то тут, то там: они появлялись и исчезали. Каждая такая маленькая радуга, промелькнув, успевала рассказать свою историю, как и та первая, большая радуга. Все эти радуги говорили, что когда-то были людьми и верили, что у них была жизнь, прожитая от рождения и до смерти, но все они были осколками сна. Настоящей их жизнью была дождевая взвесь в воздухе и слабый свет сумерек, в котором они на миг становились видимыми. В каждой из них жило не относящееся ни к кому и никогда никому не принадлежавшее, но при этом несомненное чувство: «Вот моя любовь, вот моя память». И всем им обещали откуда-то с бесконечной любовью, что снова будет так, как было.