Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович - Страница 20

— И где вы только так уделались? — между делом спрашивает полицейский. — По сугробам лазили, что ли?

— Да буквально только что машину попросили толкнуть, — объясняет Чеев вязаным оленьим рогам, не в силах оторвать от них взгляд каждый раз, когда они оказываются в поле его зрения.

— А-а, то-то от вас бензином несет за версту, — понимает полицейский и отчего-то как будто становится спокойнее, чем прежде.

Представление об околотках у Чеева чисто телевизионное и киношное. По «Майору Грому», которого он смотрел сам, по «Следу» и последним сезонам «Тайн следствия», которые смотрит мама. В реальности всё несколько иначе. Помещение смахивает на убранство здания, где находится его редакция, только похуже. К примеру, кафель на полу такой же выщербленный, дырявый линолеум лежит похожими волнами, стены выкрашены масляной краской, разве что в редакции висят кашпо с цветочными горшками, откуда, в свою очередь, свисают листья неведомых Чееву растений, а в полицейском участке цветов нет.

Кабинет, куда приводят Чеева, мало отличается от коридоров. Первое, что бросается Чееву в глаза, — шкаф, на котором лежат сланцы и болотные сапоги. В углу расположен собранный мангал, с по-дружески привалившимся к нему полупустым бумажным мешком березовых углей. С гардины свисает штора, желтенькая, как фильтр выкуренной сигареты. Подоконник завален бумажными папками такого же цвета, поверх папок лежат чистенькие, даже лоснящиеся, чугунные гантели, такие же, которыми балуется папа, — 16 кг каждая.

В остальном — ничего необычного: компьютеры, принтеры, чем-то похоже на бухгалтерию. А! Вот чем: бледно цветущий кактус перед монитором такой же, жаба на удачу и фигурка того, кого Чеев считает Буддой, совсем как у бухгалтерши в закутке.

Что до мира одушевленного, то он состоит из двух полицейских, наверное оперов, еще одного понятого и мрачного гражданина в наручниках, обреченно разглядывающего свои белоснежные тренировочные штаны и белоснежные кроссовки. Вообще, среди всех присутствующих арестант одет с виду приличнее всех, да и побрит и пострижен тоже ничего так. Тут начинается опись его имущества, и оказывается, что он, похоже, на данный момент еще и самый богатый из всех, волею судьбы набившихся в кабинет. При нем оказывается три с чем-то тысячи долларов купюрами по пятьдесят.

Чееву становится грустно, ведь сесть некуда, а номера купюр принимаются переписывать не сказать что торопясь. Этим занимается только один полицейский, а второй то приходит, то уходит, когда его телефон принимается играть очередную мелодию из «Ла-Ла Ленда», которые поставлены у него вместо звонков с разных номеров. Кроме всего прочего — жарко. Чеев и другой понятой уже расстегнулись как могли, но не помогло. Чувство духоты происходит еще и из-за того, что про такую задержку в участке можно было догадаться. Из заявленных ранее пятнадцати минут только десять занял путь по дворам. Еще на улице у Чеева имелась возможность сказать, что он опаздывает, тем более так оно на самом деле и есть. А теперь уже как будто поздно давать заднюю, когда часть серий и номеров купюр уже переписана.

Два часа проводит полицейский над деньгами, но это еще не все, приходит очередь паспортов и согласия на обработку персональных данных. К этому времени Чеев находится уже в меланхолическом состоянии, словно проникшись им от изначально находившихся в светлой грусти задержанного и одного из полицейских. В противоположность им — сотрудник, что приволок сюда Чеева, в какой-то момент появившийся с ним, этот второй в форме. Эти двое, даже когда неподвижно стоят над душой спокойного коллеги, будят внутри Чеева картинки коней, грызущих удила. Из-за такой разницы настроений и темпераментов в кабинетике происходит непрерывное течение неясной энергии типа ци, которую Чеев, не веря в нее, все же ощущает. Если закрывает глаза, то ему мерещится гудение воздуха, как возле трансформаторной будки.

И даже вышедши на свежий воздух, Чеев еще под впечатлением от неожиданной экскурсии. Морально выжат, притом что на него и не давили вовсе, но искра в нем тоже есть, будто в накопившем статического электричества шерстяном свитере. Чеев еще не теряет надежды успеть сфотографировать областное селебрити.

Он знает, как все происходит у него в городе, вряд ли здесь по-другому. Сначала долго съезжаются люди, ведущие себя как знаменитости, сдвигая начало на час-полтора. Выступление хора очень похожих друг на друга детей. Струнный квартет из серьезных музыкантов, создающих впечатление тройной грусти: над инструментами, печальной классической композицией и собственной жизнью. И вот объявление победителей, после чего общение. Последнее затягивается допоздна.

Однако строение, заявленное местом раздачи слонов, уже напоминает ночник. Внутри еще теплится свет, но снаружи не видно курящих поддатых людей в костюмах-тройках и вечерних платьях. Разве что неподалеку тусит молодежь, обсуждая, куда пойти дальше. С упавшим сердцем Чеев приближается к ним и спрашивает насчет вечеринки деятелей театра.

— Так всё, — говорит самый высокий из них. — А вам чего?

Чеев, не скрывая досады, объясняет ему, в чем дело. На спросившем надеты штиблеты, единственное точно подходящее определение которым «лихие», они выглядят так, будто много пережили, словно старше своего хозяина раза в четыре, вот-вот развалятся, но есть в них что-то от расхристанного соседа, который оказывается, к примеру, художником, и это обнаруживается во время репортажа с его выставки. На бритой голове собеседника татуировка — роза ветров, навроде тех, что набивают себе воры на коленных чашечках в знак того, что ничто и никто не в силах поставить их на колени. Что символизирует в таком случае звезда на макушке человека, который находится перед Чеевым, даже представить страшно, но человек этот вполне себе внушает доверие.

— Пойдем с нами, — сочувственно приглашают Чеева, и он соглашается.

Компания оказывается в полуподвальном помещении, внизу которого еще одно, видимо, подвальное, там они и располагаются. Все заказывают алкоголь, но Чеев не решается и берет чай. Новые знакомые вроде бы говорят о своем (Чеев не вникает о чем, он погружен в невеселые мысли о пропавшей даром командировке), но, оказывается, и про него не забыли. В какой-то момент показывают:

— А это не он там сидит?

Чеев поднимает голову от чашки и видит человека, которого должен сфотографировать, — тот окружен друзьями и пустыми пивными стаканами. Общая нетрезвая атмосфера действует на Чеева, незаметно для себя он проникся уже общим настроением субботнего бара, где нет уже ни работы, ни должностей, отчасти даже времени нет до того, как хозяин бара всех попросит.

— Да и бог с ним, — говорит Чеев и тоже, как остальные, берет выпить.

В гостиницу он приходит далеко за полночь, да и то лишь затем, чтобы сразу выселиться. Едет в аэропорт, где уже в зоне регистрации столпотворение грустящих пассажиров, узнавших, как долго еще не вылетят их самолеты. Рейс Чеева тоже нескоро, да еще и неизвестно, точно ли вылетит, как указано на табло, — вдруг перенесут в очередной раз. Чеев покупает билет на поезд, буквально последний, на верхнюю полку, едет на вокзал, там покупает две бутылки воды и шоколадок. На все это уходят почти все оставшиеся на карте деньги. Чеев радуется, что не сирота и родители, в случае чего, не дадут умереть с голоду.

В первые же часы путешествия он понимает, что простудился, но это отчасти и приятное чувство. Ему и холодно, и жарко. Соседи по купе незаметно выходят и садятся на многочисленных станциях. В купе они лежат, как Чеев, как будто тоже болеют или даже умерли. Все случившееся в командировке бесконечно повторяется в его долгом сне, прерываемом только на походы в туалет, на питье из бутылок и на короткие беседы с бабушкой и родителями.

В сон Чеев окунается, будто в очередной эпизод просматриваемого сериала, он уже знает, какая серия ждет его, когда закроет глаза. Вот он нужен для того, чтобы доставить домой вещи Вадика, вот должен толкать машину, теперь он требуется в роли понятого, а сейчас необходимо не сфотографировать знаменитость. Акт нефотографирования является ядром его кошмара, и весь ужас состоял не столько из страха, сколько из непонимания и попытки сообразить, почему он заруинил все их с Вадиком путешествие из Екатеринбурга в Москву, просто поддавшись наитию, что так надо было. Но объяснить себе, что это за «надо», он не может.