Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 5

Одно дело, когда ты не знаешь, что жене твоей грозит смерть, и чадо твое погибнет в ее чреве. Тогда - да, не знал, не думал, Божья воля. А ежели ты о том знаешь, так разговор совсем другой. Ты нарочно две живых души погубить задумал?

Нет?

Вот и не доводи до греха, чадушко, а то ведь и вразумить можно... постом, молитвой, покаянием.

Монастырь? В который старую супругу проводить можно, чтобы новую завести?

Это когда б у вас детей вовсе не было, тогда понятно. Мужчина должен свой род продолжать. Но у тебя-то и сын, и дочки... Бога не гневи!

Сколько Он тебе дал, столько и расти, и радуйся, что не забирает. Скольких Он забрал у тебя? Четверых? И трое из них сыновья? Больно, конечно, да только они сейчас у Его престола, а у тебя сын один остался. Вот, значит, более тебе и не надобно. Это ж дело такое, от количества не зависит, только от воли Его... у одного и десять детей, да все погибнут, у другого один, да выживет и род продолжит.

Спорить было сложно, отец и не стал.

Но что был у него кто-то...

Устя только сейчас это поняла, и матушке от души посочувствовала. И еще задумалась.

Раньше она много чего не видела... может ли такое быть, что любовница в матушкиной болезни виновата? Или как-то еще помогла?

Надо бы выяснить, с кем отец сейчас крутит. И если причастен кто-то из них....

Была б Устя собакой, у нее б вся шерсть на холке дыбом встала. А так...

- Маменька, вы меня не просто так искали? Верно же?

- Верно, Устя. Ты эту свою гадость рябиновую так и кушаешь. А мне рецепт сказали, попробуем из нее варенье сварить. Сходи-ка в сад, пригляди за мальчишками. Пусть ягоды на пробу наберут, а то знаю я их. Горсть в корзину - четыре в рот.

- Маменька, как я вас люблю!

- Иди-иди, непоседа. Не занимай время, у меня еще дел много.

Вот, в этом и вся матушка.

Ворчит, ругается, а рябину, которую никто в доме, кроме Усти не любит, на зиму хочет собрать, да и варенье сделать. Не для себя же, для дочери.

Раньше Устя этого не видела.

А сейчас еще раз поцеловала матушке руку - и умчалась в сад.

Варенье из рябины?

Хочу-хочу-хочу! И рецепт вспомнить могу, в монастыре и такие книги были! Только вот на кухню бывшую царицу не допускали, да Устя и сама не рвалась. Что-то переводила, что-то переписывала... так, чтобы с ума не сойти от скуки. А готовить не готовила. Скучно ей казалось, неинтересно.

А сейчас, вот, будет!

В груди, под сердцем, мягко пульсировал черный огонек.

***

- Устька!

Устинья повернулась так, что коса взлетела словно рука, едва по лицу нахалку не стегнула.

- Что тебе, Аксинья?

Симпатичная девушка, на год младше, поморщилась.

- Сколько тебе повторять? Ксения я! Ксе-ни-я!

- Кому ты Ксения, а в крещении Аксинья. *

*- раньше это было одно и то же имя. Только Аксинья русский вариант, Ксения - греческий. Сейчас оба имени самостоятельны, прим. авт.

Устя знала, о чем говорит! Как же сестру раздражало это 'Аксинья'! Как ей хотелось быть самой модной, самой светской, выезжать, на балах танцевать...

И ничего бы в этом страшного не было.

Если бы не предательство.

Его она сестре и тогда не простила, и сейчас...

Нет, не напомнит. Пока еще ничего не было, а может, Ксюха и не такой пакостью станет? А вдруг?

Устя ее помнила - еще ДО монастыря.

Разряженную в модный лембергский наряд с фижмами, в парике, напудренную так, что на белом фоне любое лицо нарисовать можно было - все равно. Помнила злые слова, которые летели в Устинью, и совершенно ту не трогали. Не о сестре душа болела.

Тогда она еще могла болеть. Потом начала просто умирать...

Ксения поняла, что проигрывает, и сменила тему.

- Ты мне скажи, ты к батюшке подойдешь? Я на ярмарку хочу...

Устя помнила эту ярмарку.

Осеннюю, веселую...

А потом, как оказалось, и ее кое-кто с той ярмарки запомнил. Но... не пойти?

Устя подумала пару минут. И улыбнулась.

- Аксинья, мы не к отцу пойдем. К матери.

- К матушке? А зачем?

Вопрос был непраздным, боярыня хоть во дворе и доме и распоряжалась, но за их пределами мало что решала. Платье дочери сшить - пожалуйста.

Дочь погулять отпустить - только с батюшкиного разрешения. Которое вымаливать загодя приходится, упрашивать, выклянчивать...

- А затем, - Устя решила попробовать сделать сестру своей союзницей. Ну, не дурочка ведь Аксинья, это просто так жизнь повернулась. Не все ее проверку проходят, кто и ломается. Нальешь воду в треснувшую чашку - и пей из ладоней. - ежели мы все правильно сделаем, батюшка нас не только на ярмарку отпустит.

- Да? - Аксинья явно сомневалась, но спорить не стала. Не ей розог всыплют, ежели что, Усте.

- Уверена. А пока - помоги мне варенье из рябины сварить, да и пойдем к матушке. Так она сговорчивее будет.

Аксинья хоть и собиралась фыркнуть - гадость, горькая, несусветная, но любопытство сильнее оказалось

- Ладно уж. Помогу. Долго тебе еще осталось?

Устя оценила чан с вареньем.

- Может, с полчаса.

- Хорошо. Что делать надобно?

Были бы руки, а дело на кухне завсегда найдется.

***

Боярыня Евдокия Фёдоровна от дочерей много не ждала.

Что они там сделают?

А все ж не впустую будет! На кухне покрутятся, понюхают, чем хозяйство пахнет... и в кого они такие неудельные растут? Она-то с детства при матушке, и на скотный двор, и на кухню, и мыло варить, и лекарства делать - да мало ли забот в бедном хозяйстве? У нее-то род хоть и старинный, но тоже бедный, до пятнадцати лет сопли подолом утирала. Потом уж к ней Алексей Иванович посватался.

Правда, и у него тоже не так, чтобы полы золотом выложены, экономить приходится, а все ж не так, как в родимом доме.

Как так получилось, что она с дочками мало занималась? Да вот... матушка у Евдокии была крепкого здоровья, а сама Евдокия не удалась. Восьмерых родила, так четверых Господь забрал. И трое из них сыночки, один остался. И того Евдокия уж так выхаживала, ночей с ним не спала, не знала, как рядом дышать.

И деточек скидывала.

И роды ей тяжело давались, считай, потом по месяцу прабабка ее травами отпаивала. Куда уж тут дочек наставлять?

Заботилась, как могла, и ладно!

Няньки-мамки есть, пригляд есть - и то слава Богу. А уж какими там дочки растут - авось, замуж выйдут, так всему научатся. Она же научилась?

Чего она не ожидала, так это стука в светелку, в которой прилегла отдохнуть, убегавшись. Ждала очередных проблем и указаний, а вместо этого Аксинья заглянула, даже смущенная.

- Маменька, отведайте?

Отведать?

Но второй в светелку вошла Устинья с подносом. Держала с усилием, но улыбалась. А на подносе - тут и взвар ягодный, и варенье в красивой плошке, и ложечка рядом, и хлебушек нарезан, выложен... так и захотелось подхватить ложечкой варенье - и отправить в рот. Боярыня и противиться себе не стала.

И замурлыкала восхищенно.

Сладость сиропа и горечь рябины, запах трав и меда...

- Чудесно.

Казалось, силы сами на глазах прибывают.

- Мы варенья на зиму сварили, маменька. Когда прикажете, еще сварим, - Устя смотрела ясными серыми глазами. - Только понравится ли?

Боярыня тряхнула головой. и отправила в рот еще ложечку варенья, запила обжигающим травяным взваром.

Хорошо...

- Варите, девочки. Хорошо у вас получилось.

- Маменька, нельзя ли приказать еще рябины купить? У нас уж и нету, считай?

Боярыня только кивнула.

- Прикажу. Купят.

- Маменька, - Устя была сама невинность. - Прошу вас, позвольте и нам с Аксиньей на рынке бывать? Взрослые уж стали, а что и сколько стоит - по сей день не знаем. Замуж выйдем, так нас обманывать станут. Что ключница, что холопки... ох, мужья гневаться будут!

Боярыня брови сдвинула, а потом призадумалась.

Да, конечно. Невместно боярышням, словно чернавкам, по рынку шастать. А с другой-то стороны... какие еще семьи их возьмут? Считай, ведь бесприданницы!