"Фантастика 2024-195". Компиляция. Книги 1-33 (СИ) - Панов Вадим Юрьевич - Страница 15

– Зачем?! – Сейчас он стал немыслимо похож на Женю, задавшего этот же вопрос несколько минут назад.

Женя не знал, что произошло, но догадался, что Кандинский получил страшно неприятное извести.

– Подчищаю за тобой следы, братик, – хладнокровно ответила девушка.

– Ты не имела права.

– Это ты не имел права отклоняться от плана. А раз отклонился – должен был сам разобраться с проблемой.

– Она не проблема, – глухо произнёс Кандинский, глядя Глории в глаза.

Впрочем, как с изумлением отметил Женя, неистово-пронзительный взгляд самого опасного террориста планеты не произвёл на девушку впечатления.

– Я тебя защищаю, делаю то, на что у тебя не хватает духа, – с улыбкой произнесла Глория. И добавила: – Как всегда.

– Как всегда… – Он подошёл к борту и вцепился в него обеими руками. Продолжая смотреть на удаляющийся Швабург. И спросил минут через пять: – Куда мы плывём?

– Ты говорил, что потребуется отпуск, – напомнила Глория.

– Возьми курс на какой-нибудь тёплый пляж.

– На какой именно?

– На твоё усмотрение. – Кандинский стоял спиной, но Жене показалось, что он всхлипнул. – Ты сильно меня расстроила, сестрёнка. Очень-очень расстроила.

А может, это плеснула вода – громко и грустно.

И его плечи дрожали, потому что… волны.

Если бы дверь оказалась завалена, у Шанти наверняка случилась истерика.

Самая настоящая. На десять баллов по пятибалльной шкале. Девушка чувствовала её приближение и знала, что достаточно лёгкого толчка, чтобы лавина сорвалась, погрузив её, пусть и ненадолго, в безвременье психоурагана. К счастью, лёгкого толчка хватило, чтобы дверь отворилась, истерики не случилось, Шанти осторожно выглянула наружу и осмотрела улицу.

По засыпанной обломками мостовой ходят ошарашенные люди, кто-то плачет, кто-то стонет и зовёт на помощь, кто-то пытается помогать: неумело перевязывает раны или пытается освободить тех, кто оказался под завалом. Летают дроны, однако пользы от них нет: сейчас людям могут помочь только люди. Но главное – не слышно выстрелов и взрывов, потому что видны вертолёты и зелёные дроны, зелёные и нежно-голубые дроны принадлежат военным, в Швабург вошла армия и бунт закончился – сражаться с профессиональными солдатами не станет ни один здравомыслящий уголовник, у военных нелетального оружия нет, они будут стрелять сразу, причём не чтобы напугать, а чтобы убить.

Бунт закончился.

Город замер и начинает осознавать себя картиной Кандинского. Холстом, на который грубыми, грязными мазками нанесли смерть, разрушение и тлен. И смыть эти краски бесследно у города не получится.

Когда Кандинский взорвал второй небоскрёб – тот, в котором размещалось секторальное отделение Департамента социального согласия, Шанти была от него довольно далеко. Ушла не потому что почувствовала опасность – ей просто стало противно находиться там, где она… Где она провела не одну ночь с любимым мужчиной. Где ей было настолько хорошо, что она чувствовала себя счастливой. Где её грубо использовали… И когда за спиной стал рушиться небоскрёб, Шанти не удивилась. Ей стало очень горько. На губах появилась презрительная усмешка, но Шанти не удивилась: быстро обернулась, чтобы убедиться, что слух не подвёл и дом действительно рушится, и бросилась в оказавшиеся поблизости ворота подземного гаража. Но не остановилась, побежала по нему, опасаясь летящих через ворота обломков – в эти мгновения Шанти чуточку запаниковала – наткнулась на какую-то лестницу, поднялась по ней, прислушалась и когда поняла, что небоскрёб рухнул, а другие, вроде, не собираются – вышла на улицу.

Она не видела, что основные взрывы прогремели у основания здания, уничтожая базу Департамента социального согласия, но по тому, что осталось от небоскрёба, поняла, что не выжила бы. Никаких сомнений, не выжила бы даже на втором нижнем уровне – здание уничтожили профессионально.

Шанти это поняла и остановилась, почувствовав, как её наполняет дикая, первобытная ярость. Ярость, превосходящая всё, что она чувствовала до сих пор. Ярость оскорблённых чувств. И ярость оскорблённого мироощущения: одним ударом террорист продемонстрировал девушке зыбкость её Вселенной, составленной из единиц и нулей, всего современного устройства, всего того, во что Шанти искренне верила. И ни улучшенная защита, ни более надёжные ключи не помогут вернуть утраченное чувство безопасности, не помогут избавиться от неожиданно пришедшего понимания, что Цифра покоряет только тех, кто согласен покориться.

Её прежний мир обрушился вместе с небоскрёбами Швабурга, и Шанти… Шанти услышала крик, повернулась, увидела человека, ногу которого прижал обломок стены, поправила рюкзак и направилась на помощь.

Как человек к человеку.

"Почему приходит жажда?"

Как ни странно, в первый раз Язид задал себе этот вопрос только вчера, на седьмой день плена. Съев очередную порцию еды – что это было: завтрак, обед или ужин, он не знал, поскольку в камере отсутствовали окна – молодой воин вдруг задумался: "Почему приходит жажда?" И не нашёлся с ответом.

Почему она приходит?

Почему она вообще стала появляться? Откуда взялась?

Жажда.

И как она связана с похищением и пленом?

Непонятно.

Сначала Язид не называл своё новое ощущение "жаждой". Он вообще никак не называл периодически накатывающие приступы ярости, запредельно бешеной ярости, требующей немедленного выхода.

Требующей убить.

Язид был воином и знал, что такое бывает: и в бою, и просто так, потому что настало время. Ну а то, что объектом его неистовства становились случайные люди, Язида вообще не волновало – сами виноваты, не нужно было оказываться на пути. Он был воином и плевать хотел на то, что кто-то попал под горячую руку, а раз попал – сдох. Так и должно быть. Так и было: в первый раз Язид убил и сразу же об этом позабыл. Убил – и убил, захочу – убью ещё. Когда же ярость накатила в следующий раз, Язид вновь ей поддался, поскольку невозможно было не поддаться, и убил, поскольку невозможно было не убить. И снова – первого подвернувшегося под руку человека, незнакомого и невооружённого. Снова убил, но затем, успокоившись и погасив чужой кровью полыхавшую внутри ярость, неожиданно задумался над странным вопросом: «Почему?» Странным, потому что никогда раньше Язиду не приходило в голову задумываться над тем, почему ему хочется убивать. Захотелось, значит, захотелось. Он – воин, он поступает так, как считает нужным. И вот, такая неожиданность – задумался.

«Почему мне захотелось его убить? Почему я его убил?»

Откуда взялась та дикая агрессия, заставившая Язида наброситься на невысокого парнишку, которого втолкнули в его камеру? Настолько робкого парнишку, что он даже не рискнул отойти от двери – жался рядом, со страхом разглядывая прикованного к стене Язида. Парнишка не выглядел опасным и явно не представлял угрозы, Язид хотел расспросить его, узнать, что происходит на территориях, не забыло ли племя о пропавших? Ищут ли? Но когда автоматические замки щёлкнули, освободив руки и ноги, на Язида накатила бешеная ярость, совладать с которой он не мог. Да и не хотел. Атаковал парнишку, удовлетворяя возникшую жажду, и лишь потом, усевшись в углу, покрытый кровью и довольный, как насытившийся зверь, Язид задумался о случившемся. Не отмахнулся привычно: «Убил и убил», а задумался, потому что осознал, что изменился. Сильно изменился. Ведь даже это убийство… Сначала всё шло привычно: Язид набросился на парнишку с кулаками, сбил с ног, ударил несколько раз ногой… в обычном случае продолжил бы бить, целясь в голову, сейчас же, после двух или трёх ударов, Язид почувствовал, что ему нужно другое. Совсем другое. Убить, но не так. Не забить до смерти, а разорвать жертву, чтобы попробовать её кровь на вкус.

В буквальном смысле.

И тогда же Язид почувствовал, что у него выросли клыки – острые, звериные клыки, которые он с радостным восторгом запустил в шею жертвы. Разорвал плоть. Впился в артерию, с рычанием вытягивая из парнишки жизнь.