Прятки в облаках (СИ) - Алатова Тата - Страница 30

Глава 15

Опустив голову вниз, она некоторое время тупо рассматривала свои конечности — они были мохнатыми, жирненькими, и их явно было куда больше, чем полагалось обычному человеку. Потом к ней вернулись и звуки: потрясенная тишина в аудитории и первые, неуверенные смешки. Маша уже было рванулась, чтобы посмотреть, кому это так весело, но ощутила теплую руку на своей… что это вообще? Головогрудь? Повернувшись всем корпусом, она увидела спокойное лицо Дымова, он присел перед ней на корточки, отчего их глаза оказались на одном уровне. Маше стало на мгновение интересно, как она сейчас выглядит, но потом она решила, что не хотела бы этого знать никогда.

— Уберите свой телефон, Китаев, — по-прежнему глядя только на нее, коротко приказал Дымов, а потом буднично продолжил: — А вы, Сахаров, будьте так добры лично отправиться к Науму Абдулловичу и сообщить ему, что вы закончили мой курс на этот год.

— Что? — пробормотал Федя Сахаров тонко, по-петушиному, закашлялся и начал снова, теперь булькая от возмущения: — Что? Да вы мне вообще должны поставить экзамен автоматом, это же наговор уровня аспирантуры!

— И самоконтроль уровня детского сада, — возразил Дымов, улыбаясь Маше. У нее от этой улыбки разливалось тепло внутри. Все хорошо. Все хорошо ведь, да, был бы он иначе таким расслабленным. Его рука по-прежнему лежала на какой-то части ее тела, чем бы оно там ни было. — Я, кажется, просил использовать безобидные наговоры из учебника, а не те, которые находятся в разделе «мелкие хулиганства». Вы совершили административное правонарушение, Сахаров, и, конечно, будете отчислены с моего курса до тех пор, пока специальная комиссия не решит, что вам позволено вернуться к наговорам. В выпускной характеристике этот инцидент будет указан.

— Но это сильный, мощный наговор!

— Об этом вы поговорите с Аллой Дмитриевной. А теперь вон из моей аудитории.

— Машка сама напросилась, — она слышала злые слезы, звенящие в его голосе, но даже не смотрела в его сторону. — Выбрала, блин, себе ценный приз. Нельзя же просто взять и в лоб зарядить: мол, давай вместе рожать детей…

Лицо Дымова не изменилось, но улыбка каким-то невозможным образом перетекла вверх, в его глаза, и осталась там, все еще успокаивая Машу. А губы зашевелились — он тихо прожужжал себе под нос какое-то заклинание, в той особой манере профессиональных словесников, чтобы никто не понял ни слова, вихрь пронесся по аудитории, Федя вскрикнул, дверь скрипнула и с грохотом затворилась. По ту сторону от нее, в коридоре, послышался шлепок чего-то мягкого об плитки пола и жалобное «ой». После чего все стихло.

— Итак, Рябова, — бодро и громко заговорил Дымов, — давайте подумаем, как вы решите распорядиться столь незаурядным опытом. Хотите, чтобы я снял с вас это проклятие, или попробуете справиться сами? Учтите, что, если справитесь — получите автомат. Времени до конца пары еще полно, рискнете?

А что, собственно, она теряет? Всё равно все уже вдосталь полюбовались на ее новую форму, так что ничего страшного, если она останется в таком виде еще немного.

Маша прислушалась к себе: очевидно, у нее все еще была пара глаз, которые видели вполне неплохо, уж точно лучше, чем у многих пауков. У нее был рот… У нее же был рот?

— Я хочу сама, — с хрипотцой проговорила она, и это значило, что у нее был рот. Дымов кивнул — с одобрением, ободрением и явной гордостью. Маша хорошо знала этот взгляд — так смотрел на нее папа, когда она пробегала стометровку за тринадцать секунд или выигрывала в шахматы.

Совершенно перестав волноваться о чем-то, кроме поставленной перед ней задачи, Маша устроилась поудобнее, подобрав под себя лапы, и стала вспоминать, что там использовал Сахаров.

Дымов отошел от нее и продолжил пару, внимательно наблюдая за тем, что делают остальные студенты.

До нее долетал мерный гул тихих наговоров, восклицания, смех, звуки шагов, отодвигаемых стульев.

Сначала она попробовала самое очевидное: наговор отмены. Если у Сахарова было «Как у нашей Маши слишком мало рук, пусть же наша Маша станет, как паук», значит, можно использовать простенькое: «Как у нашей Маши слишком много лап, мы сейчас отменим этот кавардак». Но затем она столкнулась с другой проблемой: не столь важно, какую словоформу получает импульс, важно, сколько силы, целеустремленности ты в него вложишь.

И вот тут у Маши явно наблюдался дефицит по сравнению с той злостью, которую взрастил в себе Сахаров за ночь. Прикрыв глаза, она пыталась сообразить, где ей почерпнуть энергию для того, чтобы вернуться в саму себя. У них же было несколько практик с Дымовым, он же учил их по крупицам собирать все свои желания, концентрируя их в один мощный и четкий посыл.

Она вдумчиво провела ревизию самой себя: сейчас в ней плескались обида на Сахарова, стыд от публичного унижения, страх, что все будут смеяться над этим еще много лет. Но было и другое: жгучее желание выйти из этого позора победителем. А победить можно было одним-единственным способом.

Сосредоточившись, Маша скрупулезно собрала все свои переживания, слепила из них небольшой, но довольно тяжелый метафорический шар, быстро и громко произнесла наговор и запулила этот шар в метафорическое кольцо.

Нельзя вырасти с пятью братьями, не умея забивать трехочковые, да?

Плямс! Горячая вспышка, дрожь во всех лапах, и Дымов, выросший перед ней из ниоткуда, уже поддерживает ее под локоть, помогая встать.

Ноги плохо слушались, но Маша стояла, расправив плечи и вскинув голову.

— Браво, — негромко, но с внушительным намеком в аудиторию сказал Дымов, и тогда послышались жиденькие аплодисменты.

***

На следующую пару Сахаров, к ее облегчению, не явился. Вряд ли он все еще торчал в кабинете ректорши — та была скора на расправу и разила студентов больно, но быстро. Скорее всего, просто забился в какой-то угол, осмысливая произошедшее.

Для такого зануды-отличника потерять целый год у Дымова было настоящей трагедией. На его месте Маша бы просто ушла в академ, потому что продолжать обучение без базовой лингвистики не имело особого смысла. Ему все равно надо будет сдать этот предмет, чтобы вместо справки о неполном высшем образовании получить полноценный диплом. Ну или придется сдавать экстерном, что, учитывая объем курса, будет ох как непросто.

— Эй, Рябова! — сплетница Кротова подсела к ней за парту на первом ряду, ерзая от любопытства. — А о чем говорил Федька? Ну вроде ты его заставила… дети еще какие-то…

— Это наше внутреннее дело, — пробормотала Маша, прекрасно понимая: рассказать что-то Кротовой — значит, рассказать всему универу.

— Это же как надо было довести парня, — протянула она удивленно. — У нас же Федька как этот… кузнечик, который ел одну лишь травку, не трогал и козявку… Да он ни разу дажу пару не прогулял, а тут хлоп — и такое.

— Угу, — отозвалась Маша с горькой иронией, — я просто роковая женщина, скажи?

Но Кротова почему-то не рассмеялась.

Тут в аудиторию вошел Пахомов, которому Маша в последнее время особенно сочувствовала: не повезло бедняге иметь на своем факультете двух таких деятельных умников, как Власов и Плугов. Она достала тетрадь для конспектов, твердо намеренная вникнуть во введение в менталистику, хоть эта область и не особо манила ее. Но в этом году следовало выбрать специализацию, и Маша не намерена была пропустить хоть какую-то информацию, которая могла повлиять на ее выбор.

***

В столовку на большой перемене Маша пришла одна, однако не успела взять поднос, как рядом нарисовался Андрюша Греков. Ее глупое сердце замерло, почти сразу разогналось, зачастило, и ей понадобилось совершить настоящее усилие, чтобы не покраснеть.

Они давно не виделись: Андрюша теперь встречался с первокурсницей, и у него, очевидно, больше не находилось времени, которое можно было потратить на Машу.