Прятки в облаках (СИ) - Алатова Тата - Страница 2

— Сергей Сергеевич, а Аня Веселова же обычно первые места занимает, я-то что… — напомнила она на всякий случай.

— Веселова… — он тут же стал раздраженным, сердитым. — А Веселова у нас в академку ушла. Тоже, между прочим, сначала к Глебову бегала. Я бы этот любовно-семейный курс вообще запретил! Наслушаетесь сначала, а потом вся учеба побоку.

Ой, можно подумать, сам-то он захомутал ректоршу без помощи Глебова. Сколько Маша ни смотрела — ничего особенного в Дымове найти не могла. Умный, да, знает много, но разве за это любят?

Надо будет глянуть на сайте университета, сколько ему лет вообще. Что-то между тридцатью и сорока, но наверняка не скажешь: хорошие словесники на многое способны. Да и химики-биологи свой кусок гранита не зря грызут. Говорят, что старшекурсники за сущий пустяк согласны и форму носа тебе поменять, и цвет глаз хоть какой наколдовать. Маша тоже все думала: может, если она попросит хорошенько, и ее в красотку обратят? Пугало только, что результат непредсказуемый, да и папа расстроится. Он-то считал свою единственную дочь невозможно прекрасной.

Дымов не прерывал ее размышлений, сосредоточенно ел, а его взгляд так и шнырял по столовке, так и следил за всеми. Студенты мигом притихли, разумеется, — кому охота вслед за Андрюшей к декану топать. Вели себя паиньками, а мысленно поди костерили Машу на все лады. Это из-за нее преподаватель заявился на ученическую территорию, нарушил неписаное правило: студенты сами по себе, а преподы сами по себе тоже. Пересечения допустимы только в учебных помещениях, но не здесь.

— У меня на вас большие планы, Мария, — сообщил Дымов, когда тарелки опустели. Маша смиренно отнесла их на стол для грязной посуды — самообслуживание. Вернулась, хмуро посмотрела на него.

— Какие еще планы, — сказала почти испуганно. — Я по чертежке специализироваться собираюсь.

— Вот тоска смертная, — непедагогично поморщился Дымов и направился в коридор. Маша поспешила за ним, мысленно перебирая темы для докладов, к которым готовиться будет проще всего. Ну нет у нее времени еще и на конфу по лингве! И без того расписание под завязку.

Кабинет Дымова находился далеко — в самом конце третьего этажа. Для этого им нужно было спуститься на четыре лестничных пролета вниз, а потом преодолеть длиннющий коридор.

— Внимание! — раздался спокойный голос ректорши, который заполнил собой буквально все пространство. — У менталистов произошел сбой, чреватый стихийными выплесками фантазий в реальность. Правила поведения стандартные: при столкновении с чужой фантазией вам следует отвернуться и постараться покинуть помещение как можно скорее. Напоминаю, что все увиденное строго конфиденциально. За разглашение чужих фантазий предписано отчисление. Надеюсь на ваше благоразумие, дети мои. На благоразумие и тактичность.

— Благоразумие! Это у студентов-то, — фыркнул Дымов. — Оптимизм Аллы Дмитриевны совершенно противоречит здравому смыслу. Мой опыт подсказывает, что университет теперь еще полгода будет гудеть сплетнями и обсуждениями.

— А это часто бывает? — спросила Маша, которая прежде с таким явлением, как сбой у менталистов, ни разу не сталкивалась.

— Бывает, — неопределенно отозвался Дымов. — И чего только в таких случаях не увидишь! У людей в головах черт-те что творится.

— Так нельзя же смотреть, — растерялась Маша.

Он хмыкнул, отпирая свой кабинет:

— А вы всегда делаете только то, что разрешено, Рябова?

— Стараюсь, Сергей Сергеич, — ощущая себя занудой, призналась Маша. А она виновата, если предпочитает спокойную жизнь и старается избегать… ситуаций? Нет уж, неприятности ей совсем не нужны.

Дымов по-джентльменски распахнул перед ней дверь, приглашая даму вперед. Маша сделала шаг и обомлела.

Ткань реальности разорвалась прямо посреди кабинета. В образовавшейся дыре, как в телевизоре, показывали Машу Рябову. Она лежала на кровати, а чьи-то руки (мужские? женские? — не было четкости) снова и снова заносили нож над ее грудью. Лилась кровь, лезвие с силой входило в тело, жестоко кромсало его.

Пошатнувшись, Маша даже не поняла, что этот пронзительный визг принадлежит ей. Она не помнила, что ей нужно отвернуться, уйти. Не могла отвести глаз от своего мертвого лица, от развороченной груди, от кровавого месива.

Не поняла очевидного: кто-то в этом университете прямо сейчас мечтает жестоко разделаться с незаметной отличницей-зубрилкой.

Она просто орала до тех пор, пока не потеряла сознание.

Глава 02

Позже, ворочаясь без сна и бесконечно проигрывая эту неловкую сцену в голове, Маша поедом грызла себя за то, что заранее не позаботилась о том, чтобы научиться достойно падать в обмороки. Вышло у нее это до крайности нелепо: она просто начала заваливаться на бок, наткнулась плечом на стену, да и сползла по ней вниз, на пол. В глазах потемнело, в ушах зазвенело, а когда Маша очнулась, то первое, что увидела — это довольно потрепанные мужские кеды в метре от нее, а также не слишком чистый паркет с разводами от тряпки.

Унизительно.

Потом она услышала неразборчивое бормотание, обладавшее однако четким ритмом: Дымов заговаривал стакан воды, очевидно, — чем-то авторским. Все словесники терпеть не могли делиться своими наработками, поэтому часто достигали невероятных вершин в подобных бормотаниях. Чтобы враги, значит, не разобрали ни слова.

Кроссовки зашевелились, и перед Машей появилось лицо Дымова — спокойное и только немного озабоченное. Как будто он увидел плохо написанную контрольную, а вовсе не… Окровавленными ошметками вспыхнули отвратительные воспоминания, и Маша едва не задохнулась от омерзения.

— Пейте, — велел Дымов, сунув ей стакан. Зубы застучали по граненому стеклу, в горло торопливыми глотками влилось тепло.

— Вода нестабильна, — пролепетала Маша, как будто это было самым важным сейчас, — ее сложно правильно заговорить.

— На втором курсе все сложно, — ответил Дымов без улыбки. Его темные глаза были серьезными и внимательными.

Маша вдруг вспомнила: старший брат, Димка, Циркуля не помнил — значит, тринадцать лет назад тот еще не преподавал здесь. Зато в Сенькины студенческие годы некий Дымов уже был — тощий, до смерти испуганный, то ли практикант, то ли стажер, а то ли младший сотрудник, которого никто в грош не ставил. Маша удивлялась, разглядывая старые снимки и не узнавая в молодом растрепе привычно-насмешливого Сергея Сергеевича.

Так захотелось оказаться дома, листать с братьями альбомы, слушать их воспоминания про беззаботное университетское время, а не сидеть тут на полу с неуклюже подвернутыми ногами.

— Я все папе расскажу, — по-детски вдруг всхлипнула Маша, — он у меня знаете какой… ух!

— Кто же не знает Валерия Андреевича, его портрет висит прямо в главном холле. Я, между прочим, тоже проходил у него подготовку.

— Да ну? — не поверила Маша. Эта макаронина?

Заговоренная вода творила с ней странные штуки: неудержимо тянуло на болтовню и, — ужас! — на хихиканье. Как будто она была одной из тех пустоголовых девиц, вроде Дины Лериной, которые только и знали, что улыбались всем подряд безо всякой причины.

— Я тоже буду висеть в холле, — заявила Маша. — Мой портрет, то есть… среди остальных двадцати, нет, десяти самых выдающихся выпускников. Туда, между прочим, Олежку тоже чуть не повесили, но он вдруг все бросил и начал делать детские игрушки.

— Олег Рябов, — нахмурился Дымов, будто перебирая в памяти вереницу своих учеников. — Продвинутая механика, верно?

— Любимчик Лаврова, — наставительно подняла палец вверх Маша, — а Лавров зверюга, между прочим!

— И никто из вашего многочисленного племени не выбрал своей специализацией лингвистику, — вздохнул Дымов.

— Сами вы… племя, — обиделась Маша. — Мы — Рябовы. У нас амбиции!

— Ну да. Помнится, не далее как две недели назад некто Константин Рябов, пятикурсник с боевки, весьма амбициозно стырил у Глебова рецепт приворота и не придумал ничего лучшего, чем использовать его на Фее-берсерке… на Инне Николаевне, то есть.