Невероятная доктор Белль и Повелитель драконов - Айлин Лин - Страница 2

Сначала накатило отрицание, затем гнев на судьбу-насмешницу, после чего я пыталась торговаться сама с собой, борясь с глухой тоской по дому, родным и любимейшей работе.

Затем нагрянуло тяжкое смирение. А с принятием новой реальности, я чётко осознала – всё это не бред, не сон, не… и ещё много раз не.

Моя новая мама, леди Джульетта, являла собой воплощение доброты и заботы – и это не могло не радовать. Будь иначе, чисто психологически я бы долго не выдержала. Она часто навещала меня, тихо читая романы о рыцарях и трепетных леди, а я больше молчала, изредка что-то шепча в ответ или просто делая вид, что дремлю. Окружающие меня люди говорили на английском, чертовски сложном, непривычном, но тем не менее, как бы удивительно это ни звучало, я понимала абсолютно каждое слово.

Священник отсутствовал около недели, но вскоре вернулся с неизменным намерением провести очередное кровопускание – процедуру, от которой, вероятно, и скончалась прежняя Белла – либо же настойчиво предлагал поставить клизму. За немалые деньги, разумеется. Лишь благодаря Джульетте он так и не добрался до моего скелетоподобного тела и уходил ни с чем, бормоча слова о том, что Господу виднее, а его устами глаголит именно он.

– Отец Томас, думаю, более нет нужды приходить к Изабелле, она совершенно точно идёт на поправку, – когда лекарь заявился ко мне в опочивальню в очередной раз, графиня не выдержала. – Так что не тратьте на нас своё драгоценное время. Всего вам доброго, – и та-ак строго поглядела в глаза монаха, что тот чуть растерялся, но быстро взял себя в руки и выдал:

– Но ваш супруг велел мне следить за состоянием молодой мисс…

– Мой муж отбыл в столицу. Вернётся не скоро. А потому отныне все решения в его отсутствие, принимаю я, – припечатала хозяйка дома. Эскулапу ничего не оставалось, как ретироваться – он лишь осуждающе нахмурил седые брови и вымелся вон, но сдержался и хлопать дверью не стал.

Я же тихо облегчённо выдохнула: кровопускание в подобном состоянии, в коем я сейчас находилась – последнее, что можно было предложить.

Несмотря на душевный раздрай, я всё же старалась хорошо питаться, понемногу, но часто. Горячий мясной бульон, подсушенный хлеб, разваренную на воде овсяную кашу, овощные пюре. Сама же и составила для себя меню, со мной не стали спорить, сделали, как велела.

Постепенно тело крепло, как и мой дух, а вместе с ними и воля к жизни.

И вот вторая неделя моего пребывания в новом мире и новом теле подошла к концу.

– Белла, доброе утро! – мама вошла в мою опочивальню, на её губах играла привычная ласковая улыбка. Женщина подошла к окну и одёрнула портьеры, впуская в комнату солнечный свет.

Моя комната располагалась в восточной башне замка, где первые солнечные лучи, проникая сквозь узкие стрельчатые окна-бойницы, медленно ползли по каменным стенам, окрашивая их в теплые золотистые тона. В те первые дни, когда отчаяние захлестывало с головой, именно эти рассветные часы возвращали мне душевное равновесие.

Массивная кровать под резным балдахином занимала большую часть пространства. Дубовые столбы, поддерживающие тяжелый темно-синий полог, были украшены искусной резьбой – виноградные лозы переплетались с фигурами мифических существ. Отец заказал эту кровать специально для единственного ребёнка у лучших мастеров Аландрии, когда ей исполнилось четырнадцать.

Всю противоположную стену занимали внушительные сундуки, окованные железом. В них хранились платья девушки, пошитые из тонкой шерсти и шелка, привезенные купцами из далёких земель. Рядом с кроватью, на тумбе, стоял небольшой сундучок для украшений, инкрустированный перламутром и слоновой костью. Подарок матери любимой дочери в день её первого причастия.

Молитвенная скамья у окна, если верить личной служанке, была любимым местом Изабеллы. Здесь она проводила часы за чтением псалтыри, расшитой золотыми буквицами, на стене над ней висел гобелен с изображением цветущего сада – работа монахинь из соседнего аббатства. Местами холодный пол устилали овечьи шкуры: две лежали у камина, и столько же по бокам от моей кровати.

Камин… Самой ценной частью комнаты для меня был именно он. Каждый вечер в нём тихо потрескивали дрова, тепло, идущее от очага, согревало моё вечно зябнущее в этих каменных стенах тело. Подле него (камина) стояло два резных деревянных кресла, куда я пару дней как начала садиться, завернувшись в тёплый плед и слушая, как огонь медленно сжигает поленья. Над камином висел старинный щит рода – тёмный, потускневший от времени, с едва различимым гербом. Он был напоминанием о доблести предков прежней хозяйки тела.

В одной из ниш располагался туалетный столик из полированного дуба с «зеркалом», сделанным из бронзовой, натёртой до блеска, пластины. Рядом стояла скамеечка, где по утрам моя служанка Агнес расчесывала мои волосы костяным гребнем.

По вечерам комнату освещали восковые свечи в бронзовых подсвечниках, их мягкий свет создавал причудливые тени на стенах. В такие моменты мне казалось, что фигуры на гобелене оживали и бабочки вот-вот выпорхнут из своего сада.

Запах лаванды и розмарина, которые служанка раскладывала между простынями, смешивался с ароматом горящего в камине можжевельника.

На стенах висели гобелены. Их нити, сотканные руками женщин рода, показывали сцены охоты и праздников, и каждый раз, когда я смотрела на них, мне казалось, что я погружаюсь в прошлое, будто становлюсь частью неведомого мне чужого прошлого.

– Доброе утро! Мама, – я замялась, собираясь с духом.

– Да, доченька?

– Не знаю, как сказать…

– Как есть, так и говори, – подбодрила она меня.

– В общем, я не помню, кто я есть, – выпалила я, вся сжавшись внутри от напряжения: из меня плохая актриса, но сейчас от разыгрываемой сцены зависит многое. – Я… совсем ничего не помню… – едва слышно договорила, чувствуя, как что-то внутри дрогнуло и безо всякого притворства по щекам покатились настоящие горячие слёзы, долгое время сдерживаемые железной волей.

– Белла… Что ты такое говоришь? – ахнула женщина, всплеснув руками. Она мигом оказалась подле кровати, села рядом со мной и, крепко прижав к себе, стала нашёптывать что-то успокаивающее, нежно поглаживая меня по спине и волосам.

Потихоньку я успокоилась. Давно меня так не накрывало, чтобы с соплями, да размазывая их по лицу, до икоты и опухших глаз и носа. Я редко когда позволяла себе быть слабой, а уж в присутствии по сути совершенно постороннего человека тем паче. Джульетта подала мне чистый платок, с вышитой собственноручно монограммой в уголке. Я промокнула глаза, высморкалась, на что родительница лишь слегка поморщилась, но никак не прокомментировала.

Я же посмотрела на неё пристальнее и сразу же заметила некоторую одутловатость и скованность в движениях. Сегодня графиня Элисон выглядела хуже, чем вчера или даже неделю назад. Тем не менее, измождённый вид не мог скрыть природную утончённую красоту Джульетты: удлинённый овал лица с тонкими чертами, обрамляли золотистые волосы, заплетённые в две длинные косы, перевитые жемчужными нитями. Высокий чистый лоб, брови, словно нарисованные тонкой кистью, изящно изгибались над глазами цвета летнего неба. На припухших щеках, несмотря на искусно наложенную белую пудру, проступали тени усталости, а под глазами залегли тёмные круги. За косметикой явно пытались скрыть какие-то проблемы со здоровьем. Я могла бы назвать множество болезней, под которые подходят эти симптомы: от анемии из-за принятых тут кровопусканий, до проблем с почками. Мне очень хотелось обследовать Джульетту, но я пока не могла себе этого позволить.

Сегодня матушка облачилась в платье небесно-голубого цвета, сшитое из тончайшей шерсти. Длинные рукава, расширяющиеся книзу, были отделаны серебряной тесьмой и подбиты белым шёлком. Талию стягивал пояс из серебряных пластин, украшенных гравировкой и драгоценными камнями – свадебный подарок супруга.