Я – спящая дверь - Сигурдссон Сьон - Страница 1

Sjón

I'm a Sleeping Door

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

I'm a Sleeping Door © Sjon, 2016

© Н. Демидова, перевод на русский язык, 2025

© О. Маркелова, послесловие, 2025

© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2025

Издательский дом «Городец» благодарит за оказанную помощь в выходе издания независимую частную российскую производственную компанию «Праймлайн» (www.prime-l.ru)

ПРАЙМЛАЙН: КОМПЛЕКСНЫЕ ЕРС-ПРОЕКТЫ

– Хотя я и утверждаю, что это произошло в Рейкьявике в первый день апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, с тем же успехом это могло случиться на две или даже на три недели раньше, но вряд ли более того. С такой же оговоркой, всё завершилось ровно через год, в тот же самый день, впрочем, возможно, на один-два месяца (или максимум – на десять недель) позже. Тем не менее, последнее представляется мне маловероятным, поскольку я не нашел никаких сведений о столь преждевременных родах, что, несомненно, стало бы сенсацией и не могло не оставить отклика в газетах или других источниках того времени. Поэтому в последующем повествовании я буду придерживаться именно этой даты: первое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года.

Данное событие могло иметь место где угодно, к примеру, в сельской глубинке или каком-нибудь рыбацком поселке, но я предпочел расположить его в Рейкьявике, в центре города, на улице моего детства, неподалеку от дома, где я вырос. С одной стороны, потому что как раз тогда число жителей Рейкьявика превысило численность населения остальной части Исландии, с другой – потому что твердо решил вписать в общую картину и себя самого, а именно в столице я впервые увидел свет, прожил здесь всю свою жизнь, здесь собираюсь и умереть.

Впрочем, дату и место я фиксирую не только для того, чтобы всем было ясно, где и когда мы находимся, но, прежде всего, ради формы – чтобы придать вводной главе вес и масштаб, соизмеримые с тем, что последует за ней, чтобы с самого начала стало понятно, что данное произведение перекликается с другими видами повествовательного искусства (с длинным перечнем, включающим в себя всё: от провидческой поэзии из старинных манускриптов до футуристических фильмов, от стихов-нескладушек до Евангелий, от сказок про сваренных из зелий привидений до инсайдерских сплетен в газетах, от путевых заметок, написанных даровитыми женщинами, до комиксов о детях-мутантах, от поп-лирики до трактатов по психологии, от порнографических журналов до описаний шахматных партий), а также, чтобы по ясности и глубине это мое вступление не уступало лучшим академическим текстам таких одаренных антропологов, которые с помощью сложной, но четко выстроенной логической цепочки способны в одно мгновенье перенести своих читателей к отпечатку руки, оставленному их праматерью на стене пещеры Альтамира, в то время как предметом исследования являлась всего лишь добрая старая детская игра: когда к прохладному оконному стеклу прикладывают ладонь, дышат на нее, а потом убирают, там на мгновение остается теплый след руки… Да, маленькой руки, так же не похожей на мои холодные и огрубевшие ручищи, как теплое дыхание не сравнимо с замерзшим стеклом…

– Йозеф, я держу в своей руке твою ладонь. Мои пальцы касаются ее тыльной стороны. Там, под мягкой кожей, чувствуется тепло. Ты еще жив…

– Хищник… Я уже показывал тебе, что с ним случилось?

– Мы вернемся к этому позже, расскажи мне лучше про первое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года.

– Вот так, по моему представлению, всё тогда произошло.

В ночь на субботу первого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, в тот самый момент, когда мощный молоток напольных часов в столовой супругов Тóрстейнсон, на втором этаже частного дома номер 10а по улице И́нгольфсстрайти, отбил двенадцатый удар, к зданию, со стороны двора, медленно подъехала машина и припарковалась в тени у самой стены, не заглушив двигатель, хотя фары были выключены. Из спальни своей съемной подвальной квартирки, где он, укрытый одеялом, со сложенными на груди ладонями, лежал в ожидании, когда между бодрствованием и сном откроются врата из рогов и слоновых бивней, Лео Лёве, мой отец, услышал, как по лестнице, ведущей из кухни к двери черного входа, быстро спустилась фру[1] Торстейнсон. Это могла быть только она: у супругов не было детей, служанка уходила домой, закончив уборку после ужина, а хéрра[2] Торстейнсон как раз находился на собрании мужского хора «Певчие дрозды», который в настоящее время усердно готовился к предстоящей поездке по Святой Земле, где планировались выступления в церкви Рождества Христова в Вифлееме, на берегу Галилейского моря, на Храмовой горе в Иерусалиме, а также в Гефсиманском саду, и это помимо остановки в столичном Тель-Авиве с целью сфотографироваться рядом с оливковым деревом, посаженным у здания Кнессета в честь бывшего участника хора, баритона Тóра Тóрса, который в качестве посла возглавлял делегацию Исландии в ООН, когда исландцы поддержали создание государства Израиль. Репетиции для гастролей такого масштаба обычно затягивались на многие часы, и поэтому херра Торстейнсон ожидался домой лишь под утро.

Дойдя до нижних ступенек, фру Торстейнсон замедлила шаг, будто запоздало вспомнив о моем отце, спящем в подвальной комнате как раз под лестницей, или же – в свете того, что ожидало ее этой ночью – вдруг усомнилась в своих намерениях. Как бы то ни было, ее колебания длились недолго, она тихонько отомкнула дверь, и Лео услышал, как простучали ее каблуки снаружи, как открылась и закрылась дверца машины, увидел, как мигнули светом включенные фары, услышал, как мурлыканье дизеля постепенно превратилось в удаляющееся ворчание, когда машина тронулась с места и отъехала от дома.

В этот момент, наконец, отворились врата и впустили его в сон…

Затянутая дождевыми тучами темно-синяя апрельская ночь обволакивает черный таксомотор марки «Мерседес-Бенц», стоящий в проулке у проходной завода по производству рыбной муки. Время слегка за полночь, и единственный свет, конкурирующий с густым ночным мраком, – тускло-желтое свечение приборной панели, которого, впрочем, достаточно для того, чтобы молодой таксист, О́ртн Рáгнарссон, смог в зеркале заднего вида рассмотреть всё, что пожелает, когда сидящая сзади женщина сбрасывает с себя шубу: плотно облегающий бутылочно-зеленого цвета костюм повторяет каждую линию, каждый изгиб ее тела.

Первая мысль, которая приходит ему в голову: «На ней под этим вряд ли много надето… Может, вообще ничего…». Взгляд таксиста останавливается на ее бедрах, на впадине, образованной подолом короткой узкой юбки и сомкнутыми ляжками, – она зияет обещанием того, что ждет его там, под туго натянутой тканью.

Всё так же не отводя глаз от зеркала, он наклоняется к рации, выключает ее, но заговорить с женщиной не успевает. Предупреждая его слова, она расстегивает жакет. Под жакетом обнаруживается шелковая блузка, сквозь нежную тонкую ткань проглядывает глубокий вырез черного бюстгальтера. Позволив таксисту некоторое время полюбоваться собой, она расстегивает юбку, спускает ее до колен, а затем, упершись ногами в спинку переднего сиденья, стягивает совсем.