Поворот (СИ) - Номен Квинтус - Страница 1

За обедом Инженер сказал, что больше времени на подготовку у них не осталось: второй из оставшихся реакторов скорее всего сдохнет в ближайшие пару дней, а на одном они мало что продержаться смогут не больше года, так и провести эксперимент возможности не останется. Поэтому все молча перешли в зал информатория и расселись по указанным Библиотекарем креслам. А когда люди глубоко вздохнув приготовились к неизбежному, Штурмовик — пробормотав про себя что-то явно нецензурное — постарался всех успокоить:

— В любом случае нам там хуже не будет.

— Ну да, — с легкой ехидцей в голосе ответил ему Навигатор, — хуже-то не бывает. Ну что, поехали?

Народ замер, но в зале ничего не изменилось.

— Наверное система не поняла команду, приняв ее за вопрос, — недовольно произнесла Медик, — так что попробуем снова. Поехали!

И снова ничего заметного для взгляда (да и прочих человеческих чувств) не произошло.

— Не иначе, как система начала что-то подозревать, — нервно рассмеялся Инженер. — Внимание системе: команда «Поехали»!

Спустя несколько секунд Библиотекарь решила высказать все, что она по этому поводу думает, но на куполе внешнего наблюдения, постоянно показывающим Землю, на темной стороне планеты внезапно вспыхнуло множество огоньков. Вероятно простым взором ни один человек их и разглядеть бы не смог, но система, специально запрограммированная на отслеживание любой активности на планете, огоньки эти усилила — и полулежащим в креслах людям показалось, что наверху вспыхнула какая-то праздничная иллюминация.

— Вроде сработало, — довольным голосом прокомментировал увиденное Штурмовик, — но тогда непонятно, почему мы еще здесь?

— Думаю, что это ненадолго, — попробовал «успокоить» его Навигатор. — Нам теперь осталось подождать завершения текущего кванта времени, и… У нас осталось сто тридцать семь секунд, даже меньше.

— И бояться все равно нечего: там мы ведь теперь живы, — высказала свое мнение Библиотекарь.

— Там по крайней мере один из нас когда-то был жив, — сердито уточнил Инженер, — но и это не может не радовать. И надеюсь, что выживший об остальных все же помнил…

— А судя по той иллюминации нас вообще вся планета помнит, — заметила Медик, — и это внушает…

Что именно внушает «это», никто не узнал. И даже на Земле никто не заметил, как на огромной высоте бесследно исчезла гигантская космическая станция. Хотя… ведь ее никогда и не было…

Поручик Лавров открыл глаза и тут же зажмурился: свет показался ему слишком уж резким. Но слишком яркий свет был лишь наименьшей из проблем, а другая проблема буквально требовала скорейшего разрешения, поэтому поручик снова приоткрыл глаза и постарался подняться. И это ему удалось! Но в следующий миг он понял, что почему-то мундира на нем нет, да и исподнее — по крайней мере снизу — отсутствовало. Свое недоумение открывшимся фактом он выразил в традиционной офицерской краткой, но изумительно емкой фразе — и немедленно получил на свой вопрос исчерпывающий ответ:

— Вы, вашбродь, вчера обделаться изволили, так что все стирать пришлось. Но я сейчас одёжу ваши принесу, а если вам по малой нужде, то под кроватью ведро стоит. Да вы не смущайтесь, баб здесь нет, — и в поле зрения офицера показался вольнопер Горбатов, исполняющий обязанности батальонного фельдшера. — Да вижу я, сейчас ведро вам на табурет поставлю, вы за спинку кровати держитесь…

Решив первую проблему, поручик повернулся к фельдшеру, чтобы уточнить еще один вопрос:

— А как…

— Вас вчера контузило, снаряд австрийский недалече взорвался и вас куском глины изрядно по голове зацепило. А в таком разе любой опорожняется, мне в подобном виде каждый второй доставляется. Так что вины вашей тут нет, да и знает об этом… почитай что никто. Вас мои же санитары и нашли, и сюда принесли. Я как раз в этой избе что-то вроде госпиталя устроил, даже кроватей натаскать успел.

— И сколько я тут у вас… — вольнопер — он, конечно вольнопер, нижний чин, но Горбатов мало что был сыном изрядного сибирского промышленника, так еще и успел три года в институте медицинском отучиться. В Германии, а нынешней весной в армию и записался, не желая вольнослушателем в столичном университете быть. Так что все офицеры полка к нему относились как к ровне и вежливость в общении соблюдали.

— Вчера вас принесли, ближе к полуночи, так что, получается, не более полусуток. Но я думаю, что вам еще бы денек-другой у меня побыть стоило.

— А на взводе кто останется? — поручик задал вопрос совершенно риторический, но все же с определенным смыслом: унтер Савельев, который мог бы его временно подменить, третьего дня с тяжелым ранением был отправлен в госпиталь.

— Пока, я мыслю, никто. А вам теперь о взводе своем больше и думать нужды нет, вам о роте думать придется: кроме вас-то в роте офицеров и не осталось. Снаряд ваш — он и избу снес, в которой все офицеры собрались, там живых только двое осталось, но и тех уже в госпиталь отправили. Капитан… он, скорее, выживет, а вот прапорщик Зимин…

— Так ведь…

— Батальонный, слава богу, на собрание ваше не успел — но батальон целиком ночью же заменили и наш отвели за вторую линию на пополнение, так что три дня вы можете отдыхать и ни о чем особо не беспокоиться. Разве что здоровье свое поправлять.

— Да, здоровье… голова у меня что-то побаливает. То есть просто раскалывается, у вас микстуры какой или порошка…

— Если голова болит, то значит она у вас есть и вы живы.

— Мудро, но и сил терпеть больше нет. А от боли не ору потому что даже орать больно!

— На свет смотреть тоже больно?

— Да.

— Сейчас… вот, держите. Вообще-то в списке дозволенных препаратов сие не значится, но в моих краях… это китайцы пользуют, и боль сия гадость утоляет. Но потом снова она начаться может, и я вам советую терпеть столько, сколько сможете: опий в привычку входит и если его часто употреблять, то ничего хорошего у вас в жизни больше не будет. Ну как, полегчало?

— Спасибо, доктор. Но опий вроде не жидкий, или китайцы другой какой делать научились?

— Это раствор опия, на водке. Действует очень быстро, однако и привыкают к такому люди еще быстрее, так что до завтра хоть орите, хоть стреляйтесь от боли — больше его я вам не дам. Но вы заранее бояться не начинайте: сейчас я вам иной настойки налью, которая боль не прячет, а лечит. Вы ее выпьете и ложитесь: боль лучше переспать, а с опием вы как раз уснете быстро. Только сначала фокус с ведром повторите: опий — он злой, все чувства притупляет, с ним вы можете и не проснуться вовремя, а прачку здесь найти у нас не вышло…

В следующий раз поручик проснулся, когда за окном было уже темно. И проснулся он с тяжелой головой, но не оттого, что голова по-прежнему болела (хотя и гораздо слабее), а потому, что снились ему какие-то кошмары. Обычные военные кошмары — но не совсем обычные. Во сне он почему-то сидел в рубке какого-то корабля, который плыл не по воде, а по земле — или даже над землей, и почему-то и звали его другие люди именем «Нави»… впрочем, удивило его не это, а то, что уже проснувшись, он подумал: «А ведь говорил Мастер-штурм, что анастетиками злоупотреблять в боевых условиях не стоит». Подумал — и вдруг понял, что он знает что такое эти «анастетики».

Впрочем, во сне он увидел (или придумал) и кое-что интересное. И пока сон не забылся, быстро нарисовал «увиденное» — а затем пришел Горбатов, осмотрел его, дал выпить стакан какой-то противной микстуры, и поручик снова провалился в сон. Но на этот раз кошмары его уже не мучили (а может быть он их просто не запомнил), так что наутро его благородие поручик Лавров проснулся в бодром состоянии духа и с относительно приличным самочувствием. То есть голова еще побаливала, но он решил, что сегодня он сможет уже обойтись и без микстур. Потому что дел было много, и дел срочных: все же война на дворе. И надо сделать очень много разного, чтобы в этой войне хотя бы не погибнуть. Потому что — чему он сам удивился — внутри него крепло убеждение, что погибать ему категорически нельзя. Он должен выжить, причем любой ценой, выжить в оставшиеся два с лишним года войны — ведь на дворе было всего лишь третье сентября пятнадцатого года…