Чёрная сабля (ЛП) - Комуда Яцек - Страница 11

Дыдыньский бросил корчмарю королевский десятигрошевик. Повернулся к Савилле и Миклушу.

– Что вы об этом думаете?

– На Перемышль двинулся, – пробурчал Миклуш. – Догоним негодяя в Устшиках, а если не там, то за Кросценко, на тракте.

Савилла покачал головой.

– Во всех корчмах и в окрестных деревнях только и говорят о том, как какая-то девица потрепала Рытаровских и убила самого графа Эйсымонта, у которого от водки разум в голове помутился. Если бы это был какой-то неизвестный простолюдин, может, его и оставили бы в покое, но раз это женщина... Уж кто-то, но братья Росинские и их батька не упустили бы случая скрестить с ней сабли. Поэтому я думаю, что девица поехала другой дорогой.

– И еще больше рисковала? В горах есть разбойники и ведьмы.

– Без риска нет и прибытка.

– Так как нам ехать? На Перемышль? На Ральске?

– На пиво! – гаркнул Миклуш, ставя на дубовый стол три оловянных кружки, полных пенистого напитка.

Выпили. Савилла вынул из кошелька странную шестиугольную монету с дыркой посередине. В свете свечей на ней заблестели завитушки и знаки. Казак бросил монету на стол, поставил ее, закрутил, аж зашуршало, и запел:

От предков мудрых я слыхал,

Что водка - зелье злое.

Не одного она сгубила,

Забрав с собой в могилу!

– Если решка, то поедем на Перемышль! – воскликнул он. – А если король, то на Ральске.

Не очень понятно было, чем отличалась решка от короля, потому что на обеих сторонах монеты были похожие значки. Однако когда монета звякнула и упала на стол, Савилла улыбнулся от уха до уха и воскликнул:

– На Ральске!

Миклуш и Дыдыньский схватились за кружки.

– Ну, за Ральске, – провозгласил Дыдыньский и одним махом осушил сосуд наполовину.

11. Бялоскурскому страшно

После расставания с Колтуном Ефросинья больше не спешила. Уже почти вечерело, а они всё ещё не добрались до Хочева. Они остановились на привал над Саном, на каменистом холме у реки. Шляхтянка спешилась, перерезала верёвки на ногах Бялоскурского и столь резко столкнула его с лошади, что шляхтич рухнул на камни. Девушка расседлала коней и отпустила их пощипать засохшую траву, а сама, схватив ольстры с пистолетами и какую-то набитую сумку, спрыгнула по валунам на берег реки. Бялоскурский видел, как она зачерпнула рукой воду, а затем... То, что произошло потом, заставило его содрогнуться. Панна Ефросинья Гинтовт сбросила жупан, рубаху и начала омываться в реке.

Изгнанник смотрел. Он жадно разглядывал её округлости, напоминавшие купола прекраснейшей церкви Бескид, а более всего то, чего он не мог разглядеть вблизи, так как лежал слишком далеко – прелестную рощицу, скрывающую источник любви, готовый напоить жаждущего коника...

Чёрт побери!

Внезапно Бялоскурский замер. Краем глаза он заметил, что из вьюков, небрежно брошенных на камни в нескольких шагах от него, торчала рукоять его сабли. Разбойник с трудом поднялся. Медленно, осторожно он двигался вправо, не сводя глаз с силуэта панны Гинтовт там, внизу. Ещё мгновение, ещё чуть-чуть... Он добрался до сабли. Опустился возле неё и связанными за спиной руками схватил рукоять.

Вдруг в лёгких у него захрипело, он поперхнулся слюной и кровью, сердце забилось неровно. Чёрт бы всё побрал, только кашля сейчас не хватало, чтобы привлечь к себе внимание. С усилием он подавил дыхание, вытащил клинок наполовину, прислонил к нему путы и начал пилить их, двигая руками вверх-вниз.

Он издал сдавленный хрип, так как в лёгких вновь громко забулькало. Проклятая чахотка настигла его восемь лет назад, в походе на Валахию. Он боролся с ней, притворялся, что ничего серьёзного не происходит, но прекрасно понимал, что из-за этих проклятых лёгких ему когда-нибудь придётся станцевать со смертью. Однако не сегодня, не сейчас.

Внизу, на берегу реки, Ефросинья замерла. Она стояла и прислушивалась. Чёрные пятна закружились перед глазами Бялоскурского. Он с напряжением ждал любого движения панны Гинтовт. Однако... шляхтянка не обернулась.

Путы ослабли, поддались!

Ещё мгновение, ещё один миг...

Ефросинья вернулась к умыванию, отбросила назад длинные, чёрные, мокрые волосы...

Путы спали. Бялоскурский отпрыгнул в сторону, схватил свою саблю. Обычно такое оружие называли зигмунтовками, в честь Его Королевского Величества Сигизмунда III, однако пан Мацей, бывший рокошанин, защитник свобод и привилегий, не любил монарха, который перенёс столицу Речи Посполитой из великолепного Кракова в захолустную мазовецкую Варшаву. Поэтому вместо зигмунтовки он называл свою саблю рокошанкой.

Впрочем, сейчас это не имело большого значения. Пан Бялоскурский стоял, вглядываясь в Ефросинью, которая на берегу Сана обливалась водой. Изгнанник растёр онемевшие ладони, сплюнул, раскашлялся, а потом двинулся назад. Он повернулся, медленно вошёл между деревьями и... закричал от ужаса!

Ефросинья стояла перед ним!

Одна!

С саблей!

В делии!

Это была уже не панна из захолустной глуши, которая в мужском обличии явилась в Лютовиски, чтобы отвезти Бялоскурского к старосте. Ефросинья изменилась, стала внушительнее... На ней был не выцветший, коротковатый жупанчик, а малиновая делия, обшитая чёрным волчьим мехом, рысья шапка, просторный красноватый жупан, подпоясанный узорчатым поясом.

Панна вскрикнула предостерегающе и нанесла удар. Бялоскурский едва успел парировать, но сила удара отбросила его назад. Не успел он поднять оружие, как Ефросинья атаковала снова: мощным движением она отбила клинок Бялоскурского в сторону, повалила шляхтича на землю, ударила плашмя и выбила саблю из его руки. Клинок, описав дугу в воздухе, со свистом вонзился в ствол векового бука, где и закачался. Бялоскурский попытался отпрянуть, но не успел. Девушка, стремительная как змея, крутанулась словно турецкая танцовщица, замахнулась саблей, но не ударила острием! Вместо этого она со всей силы обрушила на голову Бялоскурского плоскую сторону клинка. Шляхтич пошатнулся, схватил Ефросинью за воротник, но в то же мгновение панна Гинтовт с размаху ударила его в грудь и добавила пинком.

Бялоскурский рухнул на бок, издав хриплый стон, и сплюнул кровью. Шляхтянка подскочила ближе и хладнокровно пнула его в живот. Изгнанник попытался подняться, но тут же получил удар по лицу, снова свалился и перекатился. Очередной пинок отбросил его на камни. Бялоскурский получил удар плашмя по голове, выплюнул два зуба и перевернулся на бок. Тут женщина снова пнула его в бок — аж хрустнули ребра. Разбойник застонал, а потом завыл от боли. Она встала над ним — гордая, бледная, с гневом, пылающим в прекрасных черных глазах.

– Помнишь меня?! – прошипела она, словно гарпия. – Помнишь, сукин сын, стихоплёт за три гроша? Помнишь, как увёз меня из дома, как нашёптывал нежности? Называл великой любовью?! А потом бросил, как обычную потаскуху, как паршивую девку на тракте под Львовом.

Бялоскурский задрожал. Господи Иисусе! Да... Это была она... Шляхетская дочь, которую он обольстил... Когда? И которая это была? К чёрту, Бялоскурский никогда не забивал себе этим голову. За свою жизнь он лишил невинности стольких женщин, что не мог сосчитать — была ли это Сонка из-под Галича, панна София из сенаторского рода, супруга кастеляна или воеводы, или же обычная красотка-мещанка из Санока?

– Про... прости, ваша милость, – солгал он сквозь разбитые губы. – Я не... хотел. Я тебя действительно любил... Я был глу...

Она набросилась на него быстрее, чем он успел съёжиться между камнями. Два точных пинка и удар плашмя саблей выбили из него дух.

– Семь лет, сукин сын! Семь лет я ждала момента, когда смогу забрать тебя туда, где ты искупишь все свои грехи! Я потеряла всё, продала даже собственную душу, лишь бы отплатить тебе той же монетой.

Ефросинья приставила острие сабли к шее шляхтича, прижала так сильно, что Бялоскурский не мог даже шевельнуться.

– Тебе ещё многому нужно научиться, пан Бялоскурский. Позволь, милостивый государь, я буду твоим наставником во время нашего короткого путешествия. Вот первый урок. Так выглядит страх. Отведай его, брат, ибо там, куда ты направляешься, его будет в избытке.