Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 32

И тут мне пришло в голову то, что казалось совершенно невозможным. Я быстро произвела в уме расчеты и ахнула.

Срок был еще очень маленький, но я не сомневалась. В конце концов, я была математиком и физиком, как бы Вебер ни принижал мои способности.

Я была беременна.

Я мерила шагами парадную гостиную. На затертом турецком ковре уже не видно было четкого рисунка, и я невольно думала, что, нервно расхаживая по нему взад-вперед всю последнюю неделю, я немало способствовала его разрушению. Почему столько важных событий в моей жизни происходит именно в гостиной Энгельбрехтов?

В отличие от последнего воскресенья, когда мы виделись с Альбертом, сегодня мое волнение не было радостным. Это было предвестие ужаса. Как поступит Альберт, когда я сообщу ему свою новость?

Когда я наконец услышала характерный стук и увидела в проеме распахнувшейся двери его сияющие карие глаза, мое волнение на мгновение улетучилось. Мне хотелось броситься ему в объятия. По тому, как он инстинктивно протянул руки, я поняла, что он хочет того же. Только осуждающее фырканье фрау Энгельбрехт удержало нас.

Вместо объятий мы обменялись вежливым поклоном и книксеном, а фрау Энгельбрехт задержалась в гостиной, чтобы убедиться, что наша встреча проходит благопристойно. Под тенью усов Альберта я заметила озорную ухмылку, вызванную таким приемом, и сама с трудом удержалась, чтобы не хихикнуть.

Фрау Энгельбрехт обычно молчала, но, наверное, у меня был слишком жалкий вид, потому что она спросила:

— Вы хорошо себя чувствуете, фройляйн Марич? Может быть, попросить горничную принести чай, чтобы на ваши щеки вернулся румянец?

— Это было бы очень кстати, фрау Энгельбрехт. Спасибо, вы очень добры.

Она вышла из комнаты, и я услышала, как Альберт выдохнул. Его мало кто мог напугать, однако в тевтонской непоколебимости фрау Энгельбрехт было что-то, заставляющее его нервничать.

Он потянулся к моей руке, не решаясь обнять меня, пока горничная не принесла чай и фрау Энгельбрехт не удалилась.

— О, Долли. Две недели — это слишком долго.

— Я знаю, Джонни. Это были ужасно трудные дни.

— Бедный мой котеночек. Готовиться к выпускным экзаменам и работать с Вебером — это ужасно, я сам отлично помню, — сочувственно хмыкнул он.

— Это еще не все, Альберт.

Он дотронулся до моих пальцев и сказал:

— Я знаю, Долли. После Комо так странно быть в разлуке. Без тебя мне нет жизни.

Вытянув шею, он выглянул в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет, и мы украдкой поцеловались.

В гостиную вошла горничная в форменном платье (ее имя я даже не пыталась запомнить, потому что они менялись каждую неделю) с дребезжащими чайными чашками на подносе. Мы с Альбертом уселись на диван и стали ждать, когда она поставит на стол лазурно-голубой чайничек, чашки, сахар и разольет чай. С каждым мгновением сердце у меня колотилось все громче, но горничная все никак не уходила. Может быть, фрау Энгельбрехт велела ей присматривать за нами?

Наконец Альберту это надоело, и он, притянув меня к себе, шепнул:

— Пойдем отсюда, из этой мещанской тюрьмы. Нам нужна природа и свобода.

Рука об руку мы дошли до парка Универзитетсшпиталь. Воздух был чист и свеж, солнце светило ярко, и впервые за несколько дней я почувствовала легкость. Мы прошли через ворота парка, и я высвободила руку из руки Альберта, чтобы полюбоваться особенно яркой голубовато-фиолетовой альпийской аквилегией.

Наклонившись, чтобы вдохнуть ее аромат, я почувствовала на талии руки Альберта. Он прошептал мне на ухо:

— Теперь ты уже сорванный цветок, оборваночка моя.

Я покраснела.

Альберт снова взял меня под руку и стал рассказывать о своей неделе в школе. После разговора о педагогических трудностях в работе с учениками он вернулся к своим собственным исследованиям — мысленным опытам, как он их называл, — о молекулярном электричестве. Обычно мы занимались такими проектами вместе, но сейчас, когда я была занята диссертацией и подготовкой к выпускным экзаменам, это было невозможно.

— Я недоволен своей теорией, Долли.

— Отчего же, Джонни?

— Как ты прекрасно знаешь, некоторые ее элементы основаны на работе Друде. Но я нашел в статье Друде несколько ошибок. Как же я могу публиковать свою работу, если в исследовании, на которое она опирается, столько неточностей?

Он рассказал, какие недостатки обнаружил в работе Друде, и попросил моего совета. Я подумала немного и сказала:

— Может быть, если ты напишешь Друде и укажешь на его ошибки, тебе будет легче обсудить с ним свои теории. Может быть, ты даже сумеешь заключить ценный союз, если напишешь достаточно тактично. Как физик физику, что-нибудь в этом роде.

— Отличная идея, Долли. Это смелый шаг, но мы же с тобой богема, верно?

Я улыбнулась. Мне нравилось, что я могу сделать Альберта счастливым. Особенно теперь, когда мне предстояло поделиться с ним весьма неприятными новостями.

— Конечно богема.

Какое-то время мы шли молча. Подходящий ли это момент, чтобы заговорить о своей беременности? У меня не хватало смелости, и вместо этого я, слегка запинаясь, спросила о том, что не давало мне покоя с самого Комо:

— Ты показал нашу работу профессору Веберу из Винтертура?

Я сделала ударение на слове «наша». Мне хотелось, чтобы Альберт помнил, что я дала позволение не упоминать меня как соавтора, но только в этот раз.

— Да-да, — рассеянно ответил он.

— Что он думает по поводу наших теорий о капиллярности?

— Он очень заинтересовался, — сказал Альберт и вернулся к своим рассуждениям о термоэлектричестве.

Я не стала продолжать эту тему. Когда Альбертом овладевала какая-то идея, он был неудержим, как летящий по рельсам поезд, и теперь его ничем нельзя было отвлечь от термоэлектричества. Он часто говорил: поскольку доходы его семьи истощило недолго просуществовавшее предприятие по торговле электрооборудованием, основанное его отцом, кому, если не ему, наконец раскрыть секреты того, как же на самом деле работает электричество. Было приятно видеть его счастливым и увлеченным после долгих месяцев тревоги и хандры.

Мне не хотелось портить ему настроение. Но выбора не было.

Мы зашли в кафе «Метрополь» и заняли удачно расположенный и достаточно уединенный столик на открытом воздухе. Альберт был рад вернуться в наше любимое место, ведь теперь у него есть работа, и ему не страшны случайные встречи со старыми приятелями. Не успела я ничего сказать, как Альберт подозвал знакомого официанта.

— Два мильхкафе, пожалуйста, Генрих.

Официант поставил чашки, и Альберт гордо расплатился за нас обоих. Генрих удивленно поднял брови — раньше у Альберта никогда не хватало средств, чтобы платить за меня, — но ничего не сказал. Когда мы чокнулись чашками, Альберт проговорил:

— Я бы хотел, чтобы мы с самого начала шли по этому прекрасному пути вместе. Но, судя по тому, как настроены мои родители, и по тому, что работу мне пока удалось найти только временную, судьба, похоже, что-то имеет против нас, милая Долли.

— Да, Джонни. Это несправедливо.

Альберт поставил свою чашку и погладил меня по щеке.

— Любовь моя, это ожидание только сделает нас счастливее потом, когда мы преодолеем все препятствия и тревоги. Судьба скоро переменится к нам.

— Лучше бы ей перемениться поскорее.

Альберт, конечно, не представлял, как нужна мне эта перемена прямо сейчас.

Он улыбнулся.

— У меня есть для тебя новость. Хочу открыть тебе один секрет.

Его самодовольная ухмылка подсказывала, что он говорит не всерьез, и я притворно надула губы.

— Мы обещали, что у нас никогда не будет секретов друг от друга.

Хотя я сама хранила свой секрет почти неделю.

— Этот секрет тебе понравится, моя милая колдунья. — Он сделал паузу, прежде чем объявить: — Помимо той вакансии в Берне от Марселя, мне, возможно, предложит работу Микеле Бессо.