Огнем, мечом, крестом (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 30

— Какой же этот случай, Володя? Мы тут «мунгалов» одолеем, а родич наш крестоносцев растреплет⁈ Токмо такой и вижу!

— А другого нет брате, с побежденными никто считаться не будет — опасаются только победителей, тех, за кем сила и слава, да молва народная. Я видел эстов — Лембиту их князь, «природный». Не может он побежденным быть — с таким войском его ни одни рыцари не одолеют, и еще с оружием новым. Смогут, конечно, если перевес в ратных людях будет, и родич наш сам оплошает — большие рати он никогда в битву не водил. Вот этого я опасаюсь больше всего, да Ярослава, что может в спину подло ударить.

— С него станется, тот у меня зятек, недаром я дочь свою у него забирал, за подлости его многократные, — насупился Мстислав Мстиславович, осекшись, и Владимир понимал, что стало причиной. Ведь Лембиту написал, что удирая от «мунгалов», брат его приказал на Днепре лодкам и стругам с ладьями днища прорубить, испугался, что завоеватели его догонят. И погубил отряды других русских князей, что вышли к месту переправы через Днепр чуть позже — а за ними несколько дней гнались «мунгалы». И порубили там всех, кто не смог вплавь Днепр переплыть, а виной тому подлость, что устроил ударившийся в панику «Удатный». И видимо эти строчки сильно жгли душу старшего брата, и понятно почему — потомки в пример не доблесть его взяли, а токмо один момент трусости, и он сильно переживал по сему поводу, ходил мрачный, с тоской в глазах взирая на небольшую речушку Калку, где остановились на дневку русские войска. И оба брата прекрасно понимали, что именно здесь решается судьба всей русской земли, которую через полтора десятка лет обратят в пепелище вернувшиеся «завоеватели».

— Да и другие ничем не лучше, — пробурчал Владимир Мстиславович, расхаживая по шатру, и подходя к откинутому пологу. Вдоль речки виднелись палатки и обозы, множество табунов коней, которые отъедались после долгого перехода. И люди, что заполонили неширокую и неглубокую речушку, радостно в ней плескались, смывая пот и пыль речной водой за неимением бани. За этой речушкой в переходе была другая, более широкая, и там был замечен разъездами лагерь «мунгалов». И неподалеку где-то главные силы врага — двадцать тысяч всадников, два тумена или «тьмы». Пока стычки шли с постоянно отступающими арьергардами, силой в несколько тысяч всадников с заводными лошадями, которые наскакивали на русские авангарды, пускали по несколько стрел на всадника, и тут же удирали. Несколько раз неудачно — русские на своих конях, более крупных статей, чем степные лошадки, догоняли разъезды и безжалостно истребляли чужеземцев. У тех хоть и хороши луки, получше половецких, но так русские составные клееные луки ничем не хуже, и стреляют из них те хорошо, ни в чем не уступая. Так что равные противники, к тому же дружины в броне, каковой у пришельцев не наблюдается, хотя всадники имеют защиту из железных бляшек.

— Теперь с кибитками, табунами и отарами «мунгалам» быстро не отступить, придется бросать награбленное. Так что завтра битва будет, она неминуема — тут Лембиту прав. И состоится она день в день, что немаловажно. Лишь бы не так пошла как в грамотке отписано, — Владимир Мстиславович посмотрел на брата, который осматривал окрестности в подзорную трубу, стоя теперь рядом с ним. Нахмурившись, произнес, отвечая:

— С холма князь киевский не тронется — у него пешцов множество, они за переходы устали. Повозками уже отгородились, и мы свои с черниговцами там оставим — пусть лагерь общий будет, и за сохранность не нужно в битве беспокоиться. А если неудача случится, то туда на холмы и отойдем — вместе биться будет сподручнее. Ведь у нас силы намного больше, чем у «мунгалов», и пешая рать в сражении конницы бесполезна. Зато сам посуди, что Субудай делать будет, когда за его спиной, пока он с нами биться будет, половцы всем обозом мунгальским овладеют?

— К черту нашего зятя, нечего его уговаривать далее, пусть на холме сидит и наш обоз охраняет, как и свой. Зато конная дружина у него хоть небольшая в девять сотен, зато на свежих конях будет, когда мы сами за реку отойдем, — разразился гневной вспышкой «Удатный», но неожиданно успокоился. И даже улыбнулся, негромко произнеся:

— Но мы-то с тобой знаем, каковы в сече «мунгалы» будут, а потому вместе с черниговцами выступим, торопиться не будем. И других князей придержим, чтобы вместе биться…

— Не выйдет — черниговцы с северянами и курянами одну свою рать составят, мы с галичанами, смолянами и волынцами другую. Киевляне с переяславцами и туровцами третью, а половцы вообще четвертую. Так что наособицу биться будем, но договоренность соблюсти, а для чего вечером княжеский совет созвать. Так лучше будет, брате, и не стоит завтра зарываться — едино надвигаемся, а там смотрим, каков первый удар «мунгалов» будет. Но половцев впереди не пускать — они побегут сразу. Лучше на обоз их натравить, они до добычи злы, свое отбивать будут.

— Они то отобьют, но бы без добычи останемся, — нахмурился старший брат, но Владимир на эти слова только зло рассмеялся.

— Под щитами полежать хочешь, пока тебя там на хмельном пиру мунгалы своими задницами задавят как киевлян безмозглых. Забыл, кто их послов смерти предать уговаривал больше других — вот и кара пришла в отместку. Нам с черниговцами проще будет отпрыгнуть в стороны, и пусть киевляне в центре окажутся. Тогда на кого мунгалы ни кинутся, другой бить сможет. У нас с тобою, да с Даниилом, да другими князьями пять тысяч кованой рати без малого, у черниговцев более четырех, у киевского князя три тысячи дружинников сообща наберется. Двенадцать тысяч — да у Мономаха намного меньше было, когда он степь замирял. Пешцев еще десять тысяч, и столько же половцев — вся южная Русь сюда пришла. Тут нужно мунгалам укорот дать, а для того не лезть на них, а также хитростью действовать. Подставим киевлян и черниговцев, пусть им холку намылят, а мы в спину ударим ворогу. И кто тогда победителем будет? И кому достанется больше других?

— Половцам, кому же еще — когда они обоз захватят. Тестю моему, Котяну свет Сутоевичу — истребят их мунгалы, — зло засмеялся «Удатный», сцепив пальцы — главного хана половцев он недолюбливал.

— Свое мы возьмем, брате, жадных в первую очередь убивают. И глупых тоже, как Стрый. Нам лучше с тобою сейчас к Мстиславу Святославовичу поехать — уговорить его принять командование конной ратью. Не гневись, выслушай. Он первым в битву и ринется, да разбит будет по незнанию своему. Потом уговорим Мстислава Романовича взять командование всеми пешцами и обозом — и пусть на холме сидит, выжидает, как квочка на яйцах. А тот, кто не сражается, ни славы, ни добычи не имеет. Так что придется ему нам свою дружину отдавать под начало. Тестя твоего Котяна и Юрку Кончаковича улещать не придется — они сами в обход идти попросят, чтобы на обоз напасть. И поделом — чем мунгалы больше половцев истребят, тем лучше. Вот тогда мы своим кулаком и жахнем…

Плененные русские князья умирают мучительной смертью на пиру, который устроили монголы после победы на Калке в 1223 году. До начала нашествия остается меньше пятнадцати лет…

Глава 22

— «Братьям» деваться некуда — у них земля под ногами гореть снова начала. К тому же достаточно еще тех, кто жил раньше, когда крестоносцы на этих землях еще не появились. И они помнят об утраченной свободе, и начали осознавать кто для них настоящий враг.

Лембиту говорил сам с собою на русском языке, как он уже частенько делал — очень остро желал услышать именно современный язык, а не тот, на котором говорили нынешние русичи. Пусть вполне понятный, и он им сам овладел в достаточной степени, но не родной, не привычный с детства. И при этом внимательно разглядывал строящихся для сражения крестоносцев, длинные колонны которых выходили из-за леса. Конных было примерно десятая часть, не больше полутысячи, в белых плащах с узнаваемыми знаками «братства». Собственно рыцарей, командоров, фогтов, приоров и прочих там магистров было не так и много — даже полторы сотни не наберется, все остальные всадники хотя на отдалении выглядят как рыцари, но таковыми не являются — оруженосцы, конные мечники и слуги, прочая вооруженная челядь. Совсем немного арбалетчиков верхом — они появились со времен третьего крестового похода, как он припомнил, но не прижились — во всем проигрывали конным лучникам. Больше было орденской пехоты — «сержанты», копейщики, мечники с треугольными щитами, и арбалетчики, куда без них. Вот только меньше, много меньше, чем сейчас у его воинства, и конструктивно худших — без прикладов и целиков, заряжание или с «когтя», или с помощью рычага, так называемой «козьей ноги». А вот тяжелых ручных арбалетов, на которых тетива натягивается с помощью ворота, таких нет. Да и зачем они, командование орденом прекрасно понимало, что тяжелых доспехов нет даже у псковичей с новгородцами, не говоря об эстах и ливах. Всего орден вывел, как подсчитали, около двух тысяч ратных людей, да еще тысячи три вспомогательного войска из союзных латышей и латгальцев, да немногих оставшихся верными ливов. С последними все ясно — терпели, терпели и восстали. Родственный эстам народ, говорящий с ними на схожем языке, привычный к рыболовству и охоте, не мог стать надежной опорой крестоносцам. И потихоньку их земли занимались латышами и латгальцами, что занимались земледелием — и это поощрялось магистрами, ведь все прибывающих крестоносцев нужно хорошо кормить. Потому непокорных ливов, не желающих горбатится на полях для новых хозяев, нагло усевшихся на шею целым народам, это бесило больше всего. Но репрессии шли постоянно, каждый раз уходящим в леса рода, давали кровавые уроки — шло самое настоящее физическое истребление, и не только мечом. Куда больше несчастных умирало от голода, недоедание стало обыденным.