21,55,01 (СИ) - Борзов Виктор - Страница 92

Рядом стоял семилетний Миша в белой рубашке и черных брюках. Мальчик все время держал руки сомкнутыми за спиной. Он увидел эту позу в одном фильме у главного злодея и заразился его поведением. Отныне Миша смотрел на все исподлобья и хмыкал в ответ. Иногда настолько сильно, что вместо легкого смешка наружу вырывался откровенный хрюк.

Трехлетний Денис держался ближе ко мне, пока старшие дети стояли чуть в отдалении. Я одела его в белую рубашку и темные шорты. До брюк он еще не дорос. Из всех детей Денис выделялся черными волосами. Остальные унаследовали мой русый цвет, когда среднему ребенку цвет волос достался от отца. Возможно, Денис чувствовал, что отличается, и поэтому играл роль моей тени — безвольной куклы, которая во всем следует за мной. Разумное решение. Из него вырастет завидный жених. Ведь для властной женщины нет подарка лучше, чем покорный муж.

Но он не доживет до свадьбы. Никто из них.

«Снова бесполезные мысли», — укорила сама себя.

Из прихожей донесся стук во входную дверь. Он пришел.

— Дети, — обратилась я. — Ведите себя хорошо. Никаких истерик. Иначе я запру вас в комнате на целый день без еды и воды.

Миша и Катя кивнули в унисон. Денис чуть помедлил, но затем энергично закивал. Надя и Мирослав лишь смотрели за меня. В голове годовалых детей еще не хватало мозгов.

Я усадила Надю на кресло, где сидела секунду назад. А сама вошла в прихожую и открыла дверь.

На пороге стоял мужчина в сером пальто и каштановых брюках. Рот и щеки покрывала темная борода. На вид ему было около сорока — морщины на лбу и вокруг глаз виднелись отчетливо. Под мышкой мужчина держал завернутый в бумагу мольберт, а с другой стороны на его бедре висела большая кожаная сумка. В ней он держал инструменты, кисточки и краски.

Сегодня был важный день. Ведь сегодня мою гостиную украсит большой семейный портрет. Такой висел в домах зажиточных благородных семей. Он являлся признаком богатства и величия. Люди, что изображались на портрете, не важны. Иногда они могли враждовать. Иногда готовы были перегрызть друг другу глотки. Но на семейном портрете все улыбались и держались поближе к «дорогим родственникам».

Я не была из благородных, но я жаждала портрет всем сердцем. Потому как он доказывал, что я выбралась из крестьянской нищеты. Выбралась из той избушки. Выбралась из загребущих лап отца и скрылась от внимательного взора покорной матушки. Портрет для меня значил свободу. Ту, что я обрела, когда низвергла Николая Воронова. И ту, что я обрету, когда избавлюсь от долга. Когда все мои дети умрут.

— Добрый день, — поздоровался мужчина. — Вы готовы?

Ясно. Он не мистик.

— Да, — кивнула я и отступила в сторону, приглашая художника войти.

Стоило двери захлопнуться, я повела его в гостиную.

— Я подготовила для вас место. Скажите, как расставите все необходимое.

— Конечно.

Пока он ставил мольберт, я проскользнула на кухню и взяла два деревянных стула: для него и для себя.

— Прошу, — сказала, поставив один рядом с ним.

Второй я разместила напротив, в трех метрах от него.

Приготовления заняли немного времени. Он сбегал на кухню, наполнил стакан водой и опустил его на пол — рядом не нашлось ни тумбочки, ни другой подставки. А от третьего стула он отказался. Я невольно нахмурилась.

Люди искусства так раздражали своими странностями. Они чем-то напоминали детей — такие же непонятные и далекие от остального мира.

«Возможно, они и есть дети, — подумалось мне. — Только хорошо это скрывают».

Живопись. Писательство. Скульптурное ремесло. Я была далека от искусства, также как Земля от звезд. Не тех, что пропали с ночного неба, когда человечество подчинило электричество, и в каждом доме зажглись лампы. А тех, что горели за границей видимости. Тех, которые мы никогда не увидим, сколько бы ни удалялись от родной планеты.

Меня больше привлекали числа. Точный расчет разрезал неопределенность, озарял упорядоченностью темноту незнания. Я знала, сколько трачу на покупки детских вещей. Знала, сколько обходится свет, газ и горячая вода. Знала, когда цены росли и когда падали. Наизусть помнила все ценники в ближайших магазинах. Кто-то бы назвал меня излишне дотошной, но только эти знания успокаивали меня.

— Я готов, — окликнул меня художник.

— Дети, — лишь сказала я.

Миша и Катя тут же подскочили ко мне. Встали с двух сторон. Денис прислонился к ногам. Его ручка сжала мою юбку. А я ее гладила!

Я злобно зыркнула на него, но затем потупила взгляд. Не при людях. Еще слухи поползут по… Во время остановила себя.

Какие слухи? Лягушево давно вырос из захолустной деревни, которой заправлял самодур. Теперь это город. Вернее, поселок городского типа — как их называют в это время. Если художник расскажет друзьям о нерадивой матери, все жители не прознают об этом на следующее же утро. Подобное обескураживало. Мир стремительно менялся, но я оставалась прежней. Именно от таких тревог меня защищали числа. Изменения казались хаотичными. А числа и расчеты позволяли найти в них закономерности.

Денис сжал ткань юбки сильнее. Незнакомец явно пугал ребенка.

Я думала: приказать ему отпустить, но одернула себя. Посмотрела художнику в глаза и спокойно сказала:

— Приступайте.

Он окунул тоненькую кисточку в стакан у ног, ткнул ее кончик в банку с красками и едва коснулся холста. Начало портрету положено.

Время тянулось мучительно медленно. Я кожей чувствовала нетерпение старших детей, младшие у меня на коленях ворочались с самого начала. Но художник не проронил ни слова. Мужчина бросал на меня быстрые взгляды и возвращался к полотну. Кисточка плясала на белом поле, судя по стремительным движениям руки.

От скуки я предалась думам. Чем еще заняться, когда нельзя двигаться и говорить?

Последнее время меня не отпускали слова женщины, которая встретилась мне на детской площадке.

«Я улыбаюсь от одной мысли, что моя Даша повзрослеет и будет петь. И плачу, когда думаю о том, что она окончит школу».

Глупости. Мои дети никогда не заведут семьи. Дениса тянуло к музыке — он замирал, когда в фильмах и мультфильмах начинали петь. Миша неравнодушно дышал к историям. Каждый вечер просил прочитать ему новую сказку, а стоило тем закончиться, выбор пал на взрослую литературу. Война и мир прекрасно усыпляла его. Катя любила малевать карандашами. Когда заканчивалась бумага, она садилась перед стеной и разрисовывала обои. Не удивлюсь, если спустя годы ее потянет к художеству.

Сколь я была далека от искусства, столь же мои дети оказались близки. Но их мечты никогда не исполнятся. Их желания обречены с самого начала. Так же, как они.

— Извините? — послышался голос художника. — С вами все в порядке?

Я подняла взгляд. Рука медленно коснулась щеки. Мокрой щеки.

Я плакала не замечая.

— Нет, — шмыгнула я носом. Неожиданно ноздри забились соплями. Дышалось с трудом. В горле осел комок. Вокруг сердца, казалось, обвилась лоза. Следующие слова я выдавила с трудом: — Продолжайте. Не обращайте внимания.

Он нахмурился, но вернулся к портрету.

Мысли сбились в кучу. Почему я боялась за детей? Они родились с одной целью — закрыть долг. Сделать меня свободной. Отчего же думы о грядущей свободе… убивали меня?

«Я улыбаюсь от одной мысли, что моя Даша повзрослеет и будет петь. И плачу, когда думаю о том, что она окончит школу», — повторились слова незнакомки эхом в голове.

Понятно. Я не такое уж и чудовище, как считала. Они дороги мне. Миша. Катя. Денис. Мирослав. Надя. Каждый незаменим. Каждый хранил в себе частичку меня. Они — мое продолжение. Нет. Они — мой шанс оставить после себя хоть что-то хорошее.

До сего дня я угрожала, запугивала и шантажировала мистиков и Скрытых, не делая различий. Я уничтожила целую династию ради себя любимой. Превратила потомков Николая Воронова в рабов. Меня никогда не назовут хорошим человеком. Возможно, кто-то и вовсе откажется считать меня человеком. Но не дети. Они останутся на моей стороне, чтобы ни случилось. А я отплачу им тем же.