Тайны льда - Чиж Антон - Страница 4

– Убежище приносит хлопоты?

– Никаких хлопот, – ответил Куртиц. – Если бы не эта старая дура Жом… Совсем на жадности свихнулась. Всё это пустое. Пиротехник подаёт знак. Пора…

Фёдор Павлович поднёс к губам жестяной рупор и на весь притихший сад объявил:

– Дамы и господа, внимание! Внимание! Примите скромный подарок от нашего Общества.

Он махнул рукой в сторону темневшей поляны, которая начиналась за прудом и простиралась до ступенек пологой лестницы Юсуповского дворца, разлёгшегося анфиладой просторных окон по моде строителей конца XVIII века. Уф-ф, выговорили…

В далёкой темноте вспыхнули фонтаны огня. Ещё и ещё. Дорожка искрящихся факелов загоралась и стремительно приближалась к пруду. Рядом с верхушкой ёлки вспыхнули облака огня, просыпавшись дождём искр. А следом из ледяного колодца взлетел огненный сноп, словно лёд обратился вулканом. Зрелище было столь невероятным, что гости бала и публика за решёткой смотрели, разинув рты. В довершении фейерверка взлетели шутихи, пронзая огненным свистом морозное небо, оставляя за собой хвосты искр.

Посматривая, как сгорают его деньги, Куртиц не испытывал радости. Тяжкие думы не пускали радость в душу.

Что-то просвистело у его головы, осыпая искрами. Он машинально нагнулся, закрывшись рукавом. Следом пронеслась парочка шутих. Самая дерзкая вонзилась ему в плечо и упала под ноги. Срезовский смотрел, как на ткани занялся огонёк, указал пальцем, издав звук неразумного младенца. Куртиц выплюнул сломанную сигару и затушил тлеющую ткань перчаткой.

– Боже мой, – выговорил Срезовский. – У вас… дырка…

Догорел ледяной вулкан, потухли искры. Публика разразилась аплодисментами и восторженными криками. Особо драли глотки те, кто смотрел салют за решёткой. Им было видно ничуть не хуже и даром. Отдохнувший оркестр с новыми силами взялся за Штрауса. По льду заскользили коньки, дамы и господа продолжили ледяной бал. А Дед Мороз проковылял под ёлку.

Подбежал напуганный Серафимович. Владелец пиротехнической артели клялся и божился, что это чистая случайность, не знает, как так вышло, что ракеты ушли не туда, приносит свои извинения и вообще полон раскаяния. Раз в сто лет фейерверк преподносит сюрприз.

Оправдания Куртиц выслушал, показал прожжённую дыру, потребовал оплатить пальто на дорогом меху, иначе подаст жалобу приставу. Вдобавок желает получить существенную скидку на фейерверк будущего маскарада. Фёдор Павлович снял пальто и кинул к ногам оробевшего мастера. Серафимович подобрал и с поклоном удалился.

Выпустив гнев, Фёдор Павлович испытал некоторое облегчение, вдохнул мороз полной грудью, затянутой в рубашку из тонкого шёлка с чёрной бабочкой на шее.

– Восхищаюсь вашим хладнокровием, – сказал Срезовский, заново переживая запоздалый страх. – А если бы шутиха угодила в лицо?

– Мне бояться нечего, пусть они боятся, – ответил Куртиц, впрочем, не уточнив, кого имеет в виду.

Уточнять Срезовский не посмел:

– Пойдёмте в зал, Фёдор Павлович, стол уже накрыт…

– Сделаю пару кругов для моциона и присоединюсь к вам.

С этими словами Куртиц сошёл на лёд, оттолкнулся и покатил к середине пруда, где возвышалась ёлка, а под ней мёрз Дед Мороз. Вскоре он растворился среди катающихся дам и господ. Срезовский потерял его из виду. Он всё не мог отогнать странную мысль: «Экая странность, что шутихи угодили именно в Фёдора Павловича. Что с ним такое? То снежная глыба рядом упала, то чуть пролётка не снесла. Что за напасти?»

Плохим мыслям в такой вечер не место. Музыка, лёд и огоньки манили. Срезовский поехал туда, где богатые и красивые конькобежцы коньками резали лёд. А голытьба за решёткой наблюдала за роскошным балом и завидовала. От века и впредь жизнь так устроена: одним – веселье, а другим – нужда.

Ничего с этим не поделать.

Хочешь не хочешь, а делать нечего, утром чистить надо. Дворник дома по Большой Подьяческой улице, Мирон Тюнин, не отличался особым усердием или особой ленью. За старание лишнего не заплатят, за безделье можно места лишиться. Был он самым обычным дворником, не плохим и не хорошим, а в самый раз, таким, что исполняет то, что положено.

После снегопада полагалось загрести двор и часть улицы, прилегавшей к дому. Помахав лопатой по двору так, чтобы можно было пройти до ворот по узкой тропинке в сугробах, Мирон вышел на улицу. Тут было хуже: на проезжую часть не сгребёшь, городовой кулачище покажет, надо во двор тащить, накидывать гору.

Побурчав для порядка про жизнь свою тяжкую, Мирон ткнул лопатой в сугроб, что вырос аккурат у арки дома. Лопата врезалась во что-то твёрдое. Не мог ночной снег так слежаться. Мирон потыкал ещё и ещё, везде лопата встретила препятствие. Тогда он смахнул верхушку сугроба. Посреди снега открылся рукав драного полушубка. Мирон был не из пугливых, всякого навидался, в обморок не упал, засвистел в штатный свисток, который полагался по службе [6].

Прибежал городовой Васькин не в лучшем настроении. Что с утра извинительно. На дружеский вопрос: «Чего шумишь, дурья башка?» ему было предъявлено плечо, торчащее из сугроба. Васькин почесал в затылке, выразился как обычно, когда дежурство начиналось с хлопотного происшествия, отдал приказ острожить и отправился в 4-й участок Спасской части, что находился невдалеке.

Из участка городовой вернулся с помощником пристава, поручиком Брандом. Пристав дал ему строгие указания, как поступать с телом.

Подойдя к сугробу, у которого топтался дворник, Бранд сделал самое строгое лицо, какое смог, приказал разгрести снег. Мирон помахал лопатой, расчищая то, что укрыл снегопад. К стене дома привалился мужичок в рваном армячишке, из дырок торчали лохмотья ваты. С головы, давно не чёсанной и не мытой, свалился войлочный колпак. На ногах вместо ботинок – обмотки с лаптями. Лежит на боку, подогнув колени к животу, будто прилёг соснуть, да так и не проснулся.

Помощник пристава служил в полиции недавно, был молод, не женат, к виду трупов не привык. Он знал, что следует делать по инструкции осмотра тела, найденного на улице, но заставить себя не мог. Стоял, склонив голову к плечу, чтобы разглядеть лицо мертвеца. Васькин понял, в каком состоянии Бранд, пожалел молодое начальство. По мнению городовых, «мальчик», как его называли меж собой, был незлой, незаносчивый, терпеливо сносил взбучки, которыми награждал его пристав. То есть заслужил уважение служивого люда.

– Ваш бродь [7], знаю его.

– Неужели? – обрадовался Бранд: не придётся устанавливать личность. – Кто же он?

– Федька Корыто, бродяга с Никольского рынка, на нашем участке обитает. То есть нищенствует, попрошайничает.

– В самом деле? – спросил Бранд на всякий случай, показав начальственное недоверие. Голос маленько подвёл.

– Не сомневайтесь, ваш бродь, я его давно знаю, сколько раз гонял. А он снова возвращается. Местный житель, можно сказать. Вреда от него никакого, смирный.

– Допустим, так. Надо первичный осмотр провести, определить причину смерти.

– Что определять, ваш бродь: напился до бесчувствия, упал, заснул и замёрз. Много таких «подснежников» зимой. Сколько раз Федьку мертвецки пьяным находил! И вот допился. Составляйте протокол, ваш бродь, не сомневайтесь. Мирон, тряпицу тащи, чтобы укрыть и народ не пугать…

Дворник поплёлся в дворницкую.

Бранду очень хотелось согласиться. Тем более, пристав дал строгое указание: несчастный случай, и точка. Чтоб на участке дело не повисло. Поддаться уговорам сразу счёл ниже своего достоинства. Заставил себя подойти к телу, присел на корточки, осмотрел. В пустых глазах зиял холод. От бродяги пованивало, к горлу подкатывала тошнота. Бранд героически терпел. И тут заметил в снегу что-то тёмное. Сунув пальцы, вытянул небольшой цилиндр.

– Это что такое? – спросил он не столько городового, сколько себя.