Надежный тыл (СИ) - Костадинова Весела - Страница 14

— Она обвиняет тебя? — выдавила я наконец, почти шёпотом.

— Нет, — Даниил коротко мотнул головой. — Не вслух. Но я вижу это в её глазах. Это не ненависть, нет. Это… разочарование. Она пытается понять, почему я сделал то, что сделал. Но ей всего шестнадцать. Она слишком молода, чтобы разбирать сложные семейные узлы. Для неё всё должно быть просто: есть мама, есть папа, есть дом. А я… Я сломал эту картину.

Он снова замолчал, и я увидела, как его плечи ссутулились. Эта усталость, эта боль были в каждом его движении, в каждом его слове.

— Ты пытаешься с ней говорить? — осторожно спросила я. — Объяснить?

— Пытаюсь, — ответил он, прикрыв глаза рукой. — Но ей нужны ответы, которых у меня просто нет. Не этого ты, Лин, ожидала, да? Не старого, усталого мужика с кучей проблем, а богатого, успешного любовника, не так ли? Того, кто даст тебе возможности и рост…. А не проблемы. Я прав?

Его слова ударили, как плеть. Я растерялась от его неожиданной проницательности, но постаралась не выдать эмоций. Глубоко вдохнула, чтобы справиться с неожиданной горечью, прозвучавшей в его голосе.

— Да, — врать человеку, который читает тебя как открытую книгу смысла не видела. — Ты прав. Не этого. Я ничего не просила у тебя, я ничего не ждала от тебя. Мне не нужны были твоя семья, твоя свобода и твоя жизнь. Я не хотела уводить тебя из семьи, занимать место Анны, претендовать на что-то большее, нежели просто…. Любовница.

Его лицо дернулось, словно мои слова действительно задели. Он убрал руку от глаз и посмотрел на меня, впервые за весь разговор без привычной усталости или злости, а с чем-то более глубоким — смесью удивления и горечи.

— Значит, «просто любовница», — повторил он медленно, словно пробуя эти слова на вкус. — И ты думала, что всё останется так просто? Ладно…. Ты по крайней мере честна со мной. И не строишь из себя того, кем не являешься. Тогда я тоже буду честен. Ты думаешь, я из-за тебя ушел?

— Не знаю…. — я закусила губу, опуская глаза.

— Нет, Алин. Я ушел не из-за тебя…. Я ушел потому, что мне стало тошно возвращаться в ту жизнь. Мы летели из Милана, — продолжил он, опустив голос. — Ты спала на соседнем кресле, а я смотрел в окно. И знаешь, что меня поразило? Я понял, что, если я вернусь туда, в ту жизнь, в тот дом, — я просто умру. Может, не сразу, может, через год, но это будет неизбежно. Я задохнусь. Умру во сне. И… и никто, кроме Киры, меня по-настоящему даже оплакивать не станет. Анна будет выть не хуже белуги, скорбя по той жизни, которую я ей обеспечивал все эти годы. Боренька почувствует себя хозяином жизни и промотает дело моего сердца за пару-тройку лет, спустив в унитаз все, чего я добивался. Ты…. — он замолчал, глядя на меня со смесью жалости и, возможно, презрения. — Ты найдешь себе кого-то еще…. Еще одного любовника, который станет очередной твоей ступенью. Но ты, в отличие от Анны, не станешь врать, роняя по мне лживые слезы.

Его слова резали, как остро заточенный нож. Я слушала, затаив дыхание, и не могла понять, что за чувство обжигает меня изнутри. Боль? Гнев? Или, может быть, жалость? Жалость к нему, к себе, ко всем нам, оказавшимся в этом замкнутом круге.

— Что ж, — поднялась с кресла, забирая эскизы. — Поздравляю тебя. К 50 годам жизни ты отлично научился читать людей. Только так и не научился окружать себя теми, кому будешь не безразличен. Никогда не думал, почему так произошло? Почему тебя окружают те, кто носят такие вот маски из лицемерия?

Его взгляд напрягся, словно мои слова задели какой-то нерв, который он тщательно скрывал даже от самого себя. Он откинулся в кресле, сцепив пальцы, и его лицо стало каменным, почти непроницаемым.

— Думаешь, я этого не знаю? — тихо произнёс он, но в его голосе звенела стальная нота. — Думаешь, я не вижу этого каждый день? Этих масок, этих пустых улыбок? Я всё это знаю, Алина. Но, видимо, это была цена. Цена за то, чтобы построить то, что я построил. Чтобы обеспечить семью, компанию, стабильность.

— И что? Это стоило того? — я прижала эскизы к груди, смотря на него с вызовом. — Ты всё это выстроил, но в итоге остался один. Живёшь в служебной квартире, семьи у тебя нет, а единственный человек, кто по-настоящему рядом — твоя дочь, которая каждую ночь плачет от боли. Где эта стабильность, Даниил? Где семья? Где то, ради чего ты всё это терпел? Ты даже компанию сейчас потерять можешь!

— Больно кусаешься, маленькая сука, — зло ответил он.

— Учитель хороший, — я глаз не отвела.

Он откинулся в кресле, прищурившись, словно оценивая меня заново. Его лицо было напряжённым, но в уголке губ мелькнула горькая усмешка.

— А ведь ты даже не боишься меня, — сказал он тихо, но в его голосе всё ещё чувствовался гнев. — Все боятся, Лин. Все. А ты… ты стоишь здесь, бросаешь мне в лицо мои же слова, мои ошибки, мою жизнь. И при этом даже не дрогнешь.

— Не боюсь, — подтвердила тихо, осознав, наконец, отчего мне стало так больно в груди. — Потому, Даниил, что ты использовал меня ровно так же, как я — тебя. Сделал из меня мишень для ненависти, отведя ее от себя. И если меня будут убивать этой самой ненавистью, ты, как и я в твоем случае, просто честно отвернешься, забыв обо мне через пару, тройку минут.

Его взгляд стал жёстче, но в нём уже не было злости. Скорее, это была смесь усталости и какой-то странной печали. Он долго молчал, а затем медленно выдохнул, сцепив пальцы на столе.

— Ты права, — наконец произнёс он, почти шёпотом. — Я использовал тебя. Так, как использовали меня. Так, как я использовал себя самого все эти годы. И знаешь, что самое страшное? Я даже не заметил этого. Пока ты не сказала.

Мы оба молчали, словно слова потеряли смысл, словно любой звук мог разрушить хрупкое равновесие, которое установилось в комнате. Его признание застряло где-то между нами, как заноза, которую нельзя ни вынуть, ни оставить.

Мне следовало уйти. Встать, оставить эскизы на столе, пройти мимо пустого рабочего места секретаря, которая уже ушла домой. Найти чистый лист бумаги, написать заявление по собственному желанию и поставить точку во всём этом.

Зоя была права — нужно быть честной хотя бы сама с собой.

Выйти из этого кабинета, оставить за спиной всё, что связывало меня с Даниилом и этой историей, которая уже давно перестала быть романтической. Шагнуть в морозную ночь, где снежинки падали на землю, укрывая город белым покрывалом, словно пытаясь смягчить острые углы.

Позволить холодному ветру теребить волосы. Потому что холод, который был снаружи, всё равно не мог сравниться с тем, что я чувствовала внутри.

Но вместо этого я стояла на месте, сжимая в руках свои эскизы, словно они могли дать мне ответы на вопросы, которые я даже не знала, как задать и кусая губы.

— Почему ты не уходишь? — наконец спросил он, поднимаясь из-за стола, нарушив тишину и подходя ближе, очень близко. Его голос был тихим, почти усталым, а рука едва заметно дотронулась до моей щеки. Это прикосновение было почти невесомым, но этого хватило, чтобы дыхание сбилось, а мысли смешались в хаосе. Я почувствовала, как внутри всё напряжение, накопленное за этот вечер, стало стягиваться в тугой узел. Его рука задержалась на мгновение, будто он не был уверен, стоит ли ему продолжать.

— Не знаю… — мой голос прозвучал так тихо, что я почти не услышала своих слов. Но он услышал. Его взгляд стал мягче, но в то же время в нём появилась какая-то глубина, словно мои слова открыли что-то важное, что он давно пытался понять.

Пальцы скользнули по лицу, к виску, задели волосы, чуть погладив пряди, опустились к подбородку, заставив поднять лицо и заглянуть в карие глаза.

— Ты не знаешь, почему остаёшься, — повторил он. — А я не знаю, почему хочу, чтобы ты осталась.

Опустил голову, накрыл своими губами мои, поцеловал. Мягко, осторожно, всего лишь намечая поцелуй. И я ответила на него. Не настаивая, а скорее скрепляя этот странный не нужный ни ему ни мне союз. Союз, который родился не для, а вопреки.