Герой со станции Фридрихштрассе - Лео Максим - Страница 37

Проблема заключалась в том, что у Антье Мунс-берг не было альтернативного плана. Не могла же она из ниоткуда наколдовать еще одного восточно-германского героя. Вернуть заслуженного правозащитника Гаральда Вишневского, которого она только что вывела из игры при помощи некоторых финансовых вложений, тоже нельзя.

Ситуация была безнадежной, и чутье, на которое обычно Антье могла положиться, подсказывало, что все станет только хуже. Сегодня утром она созвонилась с журналистом Александром Ландма-ном. Даже он не знал, где Хартунг. Ландман пытался преуменьшить значение проблемы и думать оптимистично, но голос выдавал беспокойство. Вдобавок ко всему Хартунг не явился ни на презентацию книги, ни на важную встречу с рекламным партнером.

— Вот черт, — тихо буркнула Литые Муисберг Но. очевидно, недостаточно тихо, потому что Кристиана Теллерсен, будто в коме лежавшая на коврике рядом, удивленно открыла глаза. — Все хорошо, — шепнула Антье Мунсберг, — просто икру свело.

Теллерсен посмотрела раздраженно, как будто ее только что вырвали из состояния нирваны. Наконец Антье Му нсберг задремала и очнулась, лишь когда инструктор мягко коснулась ее руки.

Гостиница «Черный вепрь» находилась на главной улице Биберсбаха. На самом деле в этом городке была всего одна улица, от которой вверх к большим и маленьким домам, вплоть до самых виноградников, ответвлялись брусчатые дорожки. Прошло не меньше двадцати лет с тех пор, как Хартунг был здесь последний раз, но казалось, что за это время ничего не поменялось. В его комнате, выходящей на задний двор, стоял тот же сладковато-пыльный запах, что и раньше, матрас так же громко скрипел, клетчатые занавески, может быть, и пожелтели со временем, зато красные пластмассовые герани ничуть не потеряли своего меланхолического великолепия.

В этой комнате он сидел, когда все потерял. Жену, которая теперь жила на вилле с гаражом на две машины у самого виноградника. Дочь, которая, похоже, почти не скучала по нему. Он все еще хорошо помнил свои чувства в то время. Возможно, приехать сюда не такая уж хорошая идея, подумал Хартунг. Он снова мог все потерять. Жизнь — словно дрянная карусель: покрутит в воздухе пару крутое и остановится — и так каждый раз, на одном и том же месте.

Он хотел поговорить с Натали прежде, чем все рухнет. А в том, что все рухнет, Хартунг почти не сомневался. Главным образом потому, что сам не хотел продолжать. Так нельзя, он больше не мог рассказывать эту историю. Паула абсолютно права: ложь отравляет все и всех, кто с ней соприкасается. Теперь поможет только правда, правда — единственное противоядие. Пусть даже оно не подействует на Паулу. Ах, Паула, когда он думал о ней, сердце сжималось и жизненные силы будто покидали его.

Было еще рано, но Хартунг так устал с дороги, что решил лечь спать. Он планировал выспаться и, может быть, прогуляться на следующий день. Вечером ему предстояло поужинать с семьей Натали. Ее мужа, Себастиана, он видел последний раз на их свадьбе двенадцать лет назад. Себастиан был программистом, как и Натали, они познакомились во время учебы. Кстати, для Хартунга было загадкой, с чего это Натали вдруг решила изучать информационные технологии.

В детстве она хотела посвятить себя музыке или танцам, и Хартунгу казалось, что эти занятия ей очень подходят. Натали всегда была очень артистична, Хартунг вспоминал ее выступление в роли тыквы в театральном кружке начальной школы.

У Натали было мало реплик и не слишком удачный костюм, но она играла эту тыкву с впечатляющей самоотдачей. Вероятно, позже она передумала насчет профессии из-за парня, а впоследствии и мужа Тани, Марко, работавшего инженером на городской водопроводной станции.

О супружеской жизни дочери он знал лишь то, что они с Себастианом любили ходить в горы. По крайней мере, об этом говорили открытки, которые он получал от них каждое лето. Их дети, которые, в конце концов, были ему внуками, тоже каждый год присылали ему открытки с одинаковым текстом. «Дорогой дедушка, — писали они, — как у тебя дела? У нас все хорошо. Счастливого Рождества!» Открытки всегда приходили ровно двадцать второго декабря, что наводило Хартунга на мысль, что Натали поставила напоминание в календаре смартфона: «отправить папе рождественскую открытку», после которого дети нехотя усаживались за стол, писали заученный текст — и семейный долг в очередной раз был выполнен.

Из внутреннего протеста против подобной бездушной рутины Хартунг ни разу не ответил на послания из Биберсбаха. Возможно, по этой причине все еще путал и неправильно выговаривал имена своих внуков. Дело было не только в нем, но и в дурацких именах: Табеа и Отис. Они скорее подходили мифическим персонажам, чем отпрыскам баварских программистов. Но в этот вечер Хартунг твердо решил произносить имена внуков правильно. Он даже думал купить им подарки, вот только уже в магазине игрушек понял, что не знает ни их интересов, ни точного возраста.

Иногда, если Хартунг чувствовал себя одиноким, если в очередной раз не мог избавиться от ощущения, что где-то он свернул не туда, он задумывался, как здорово было бы быть настоящим дедушкой. Он представлял, как сидит в кресле с подголовником и читает сказки внукам, которые сидят у него на коленях. Как весело было бы ходить с ними в зоопарк. Или в кино после обеда на очередную экранизацию «Золушки». Но как только все эти клише о настоящем дедушке иссякали, утихало и его желание такой жизни. Чего он действительно хотел, так это быть настоящим отцом, да, он все еще хотел таким стать. Он понимал, что многое упустил, но, может быть, еще удастся кое-что наверстать. Или не наверстать, а начать заново их историю с Натали, которая когда-то была тыквой.

Телефон Хартунга зазвонил: это снова был Ландман. За последние несколько дней он оставил около двадцати сообщений на автоответчике. Все это время Хартунг сбрасывал его звонки или просто не брал трубку. Говорить с Ландманом он совершенно не хотел. Потому что вообще не знал, чего хотел. Потому что боялся этого разговора. Потому что решения, пока они только в голове, ничего не значат.

Но теперь Хартунг был уверен в своем намерении, поэтому решился ответить. Он нажал на зеленую кнопку на экране и услышал сердитый голос Ландмана, почувствовал его еле сдерживаемый гнев. Хартунг попросил Ландмана не перебивать и рассказал о визите заслуженного правозащитника Гаральда Вишневского и об осведомленности канцелярии. Об Антье Мунсберг, которая делала вид, будто ничего не знала. Он даже рассказал ему о Пауле и о поездке в Биберсбах, о комнате в этой гнетущей гостинице, где из-за мрачной ауры разве что вены резать.

Ландман не перебивал его, время от времени Хартунг слышал, как он тяжело дышит.

— Я больше не могу и не хочу, — сказал Хартунг. — Я не стану выступать с этой гребаной речью, вообще больше не стану выступать. Не стану встречаться с рекламными партнерами, открывать мемориалы, ходить на ток-шоу. Герой мертв, его не воскресить.

— Так, Михаэль, успокойся. Я знаю, ты волнуешься. Это правда очень тревожные новости. Но если я правильно тебя понял, канцелярия, как и мы, заинтересована в том, чтобы никто не узнал… об искажении нашей истории.

— Это не искажение, это ложь. И да, канцелярия по какой-то причине эту ложь поддерживает.

— Потому что они тоже замешаны.

— Вишневский сказал, они часто меняют мнение. Эта госпожа Мунсберг без колебаний кинет нас, если это будет выгодно.

— Верю. Но сейчас ей выгодно нас покрывать. И если ты выступишь с речью, так и останется, потому что они будут вовлечены еще больше.

— Сказал же: я не стану выступать, — резко обрубил его Хартунг.

— Не думаю, что сейчас ты способен трезво оценить ситуацию, для этого нужна ясная голова, нельзя действовать в состоянии аффекта.

— Моя голова ясна как никогда.

— Мне так не кажется, и это абсолютно нормально, ведь от тебя только что ушла девушка. Ты разбит и подавлен. Кстати, ушла она, потому что ты без всякой на то необходимости сказал ей правду. А теперь и дочь хочешь потерять? Что ж, вперед. Только я не пойму, зачем тебе это. Да, возможно, мы немного перестарались с приукрашиванием нашей истории, но это же не значит, что нужно впадать в другую крайность и вываливать на всех чистую правду?