Камни Флоренции - Маккарти Мэри - Страница 15

Позже холмы засадили оливковыми деревьями, виноградниками, кипарисами, зонтичными соснами; возле городов стали строить красивые виллы с садами, террасами, лимонными деревьями в кадках. Однако своеобразие красоты тосканского ландшафта состоит именно в сочетании возделанных земель с внушающим благоговейный ужас первобытным величием и тишиной; серебро олив и разные оттенки зелени на полях кажутся вышитой вуалью, наброшенной на дикие, обнаженные горные породы, на конусы, чаши и массивные треугольники, изваянные отступившим ледником. Войны между городами стерли с карты Тосканы следы рыцарской эпохи, превратившей пейзажи Венето в декорацию к волшебным сказкам с розовыми замками, возвышающимися на далеких холмах. За исключением случайно уцелевших развалин какой-нибудь серой стены или башни, о Средневековье в сельской Тоскане напоминают только монастыри и аббатства, ведь эта местность всегда притягивала набожных людей; отшельники и святые приходили сюда, селились в пещерах и гротах, проповедовали и основывали монастыри в тех местах, где их посещали видения. Особую склонность к Тоскане испытывали ирландские и шотландские святые; многие из них похоронены здесь, а церкви и деревни носят их имена — например, Сан Фредиано в Лукке или Сан Пеллегрино (что значит просто «паломник») делле Альпи. Брат святой Бригитты, блаженный Андрей, основал монастырь Сан Мартино на берегу реки Менсола, совсем рядом с Флоренцией, а ее саму ангел перенес из Ирландии в Тоскану, поближе к брату, во исполнение его предсмертного желания. Потом она построила церковь, названную впоследствии ее именем, и удалилась жить в пещеру среди холмов.

Представители благородных семейств из сельской местности, которые, если верить документам, были настолько невежественными, что не умели даже писать собственное имя, весьма смутно представляли себе, что такое христианство; зато они с превеликим удовольствием грабили монастыри и грубо подшучивали над монахами и послушниками, попадавшими к ним в плен. После «умиротворения» они перенесли из своих горных феодальных замков во Флоренцию обычай строить башни; этим они напоминали животных — крыс или бобров, — неизменно подчиняющихся инстинктам своего вида. Кроме того, они принесли в город понятие родовой вражды и кровной мести — вендетты. Первые башни во Флоренции возвели в одиннадцатом веке; век спустя их было уже больше сотни, в основном в старом квартале вокруг Меркато Веккьо — там, где теперь находится площадь Синьории. Эти неказистые башни, носившие такие имена, как Львиная, Блошиная, Змеиная, постепенно превратились в символы неуемного чувства превосходства, жесткого и властного характера, который с тех пор стал считаться неотъемлемой чертой флорентийцев: «Gent’è avara, invidiosa, e superba». Такой репутацией, по словам Данте, флорентийцы с давних времен пользовались среди соседей; в другом месте он говорит, что пизанцы смотрели на них, как на дикое племя горцев.

«Скупые, завистливые и высокомерные» флорентийцы были одержимы яростным чувством независимости и соперничества, решимостью не позволить никому одержать над ними верх. Все авторы старых хроник единодушно утверждают, что именно в безграничном честолюбии и закономерно вытекающей из нее высокомерной зависти и крылась причина их гражданских распрей. Каждый хотел быть первым, никто не желал смириться с тем, что другой может одолеть его. Постепенно горожане начали подражать аристократам и строить собственные башни, все более и более высокие; город превратился в своего рода Вавилон, многие башни достигали высоты двухсот футов и даже больше. В 1250-м, в год первой победы пополанов, флорентийских ремесленником и торговцев, и принятия конституции, так называемой Primo Popolo, было приказано уменьшить высоту всех башен на две трети; считалось, что тем самым удастся собрать достаточно строительного материала для возведения городских стен за Арно. Во Флоренции, в среде беднейших ремесленников, словно бы в противовес высокомерию знати и скаредности горожан, очень рано стали проявляться демократические тенденции. Была установлена одинаковая высота для всех башен (ни одна не могла превышать девяносто шесть футов), и это стало символом равенства. К сегодняшнему дню почти все эти башни исчезли; если смотреть из-за реки в сторону Пьяццале Микеланджело, где стоит копия «Давида», этого Великана-Убийцы, Флоренция представляется совершенно плоской, низкую ровную линию горизонта нарушают только башни Палаццо Веккьо и Барджелло, три гигантских купола работы Брунеллески — Дуомо, Сан Лоренцо и Санто Спирито, колокольни Дуомо, аббатства Бадия и двух доминиканских церквей — Санта Мария Новелла и Санта Кроче. Со времен Арнольфо ди Камбио, начавшего работать над Дуомо в 1296 году, характерной чертой флорентийской архитектуры стало выраженное стремление к горизонтали.

Впрочем, изначально башни играли еще одну роль, не имевшую ничего общего с хвастовством или демонстрацией величия той или иной семьи. Их использовали, чтобы выдержать осаду: так же, как ранее на горных перевалах, но теперь — в черте города, во время распрей, вспыхивавших то между двумя семьями или кланами, то между’ одной семьей и остальным comune (городским сообществом). Каждая семья или группа семей строила башню возле дома главы рода; маленький мостик соединял башню с верхними этажами дома. Более богатые и могущественные семьи обзаводились несколькими башнями, иногда стоявшими рядом, иногда разбросанными по городу. После совершения какого-то проступка, заслуживающего мести, члены клана скрывались в башне, или башнях, и оттуда забрасывали своих противников камнями и поливали кипящей смолой. Дома, примыкавшие к воюющей башне, если не сжигали дотла, то часто разрушали тяжелыми стенобитными машинами, использовавшимися в бою. На улицах возводили баррикады, показываться там обычным горожанам во время подобных стычек было небезопасно. Мужчины, отправленные на ремонт Понте Веккьо после очередного наводнения, пришли на работу в кольчугах, с топорами, под развернутым знаменем своего прихода, чтобы защититься от воюющих между собой магнатов. Это произошло в 1178 году, именно тогда, когда статую Марса в очередной раз смыло в реку, за год до этого семейство Уберти, предки Фаринаты, развязали во Флоренции первую гражданскую войну. Эта война между Уберти и правящей олигархией продолжалась два года, в ходе нее была сожжена половина старого города. В это время, говорит Дэвидсон, цитируя источники четырнадцатого века, измученные горожане обсуждали вопрос о том, чтобы уйти из Флоренции и построить новый город другом месте.

Еще раньше, в одиннадцатом веке, некий вспыльчивый юный аристократ, не умевший ни читать, ни писать, направляясь в Страстную пятницу в Сан Миньято, повстречал человека, убившего его брата. Тот, моля о пощаде, раскинул руки, словно распятый Христос и, следуя невольному порыву, может быть, потому, что дело происходило именно в Страстную пятницу, юноша пощадил его, и, придя в церковь, преклонил колени в молитве перед изображением Распятия. В знак одобрения его сдержанности Иисус на картине склонил голову. Эта история приключилась со святым Джованни Гуальберто, основателем валломброзианского ордена, удивительной личностью, чья борьба против симонии[44] имела огромное значение для возрождения религии в одиннадцатом веке, но которого помнят скорее не как одного из первых реформаторов церкви, а как человека, отказавшегося от кровной мести. На самом деле, он был типичным флорентийским экстремистом, и его буйные монахи вместе со своими сторонниками будоражили город в течение следующих сорока лет, чем вызвали большой скандал и поставили в неловкое положение папу Урбана II, также реформатора церкви и великого смутьяна. Джованни превратил Флоренцию в штаб-квартиру реформаторского движения; при нем борьбу стали вести открыто, на площадях, где монахи его ордена с мечом в руке встречали силы епископа. Однажды набожные женщины вытерли кусками холста кровь, пролитую свирепыми монахами, и ткань эта с тех пор хранилась в раке. Тем временем святой осуществлял руководство всеми операциями из своего монастыря в лесу под Валломброзой, где боролся с плотскими грехами, к которым было склонно его мужское естество, и учился писать собственное имя.