Пеликан - Дриссен Мартин Михаэль - Страница 2

Андрей приближался к ней медленно, хотя бы потому, что сквозь солнечные очки почти ничего не видел. Время от времени он наклонялся и делал вид, что ищет ракушки.

Если девушка и заметила его, то не подала виду. Ноги она широко раскинула, так что, подойдя ближе и сняв очки, он заметил под тканью плавок изгиб ее женских прелестей. Пока нельзя было понять, насколько девушка симпатичная и можно ли рассчитывать на совместное будущее, но попытаться стоило.

— Добрый день, — начал он. — Я Андрей.

Она не ответила. На покрывале рядом с ней лежали ключи от гостиничного номера на огромном брелоке в виде латунного шара и тюбик солнцезащитного крема.

— Могу я угостить тебя мороженым? В «Эспланаде» отличные сорбеты.

Если дама американка, на что Андрей очень надеялся, то она его не поймет. Но девушка ответила на чистом хорватском:

— С удовольствием. Мне лимонное.

Когда он вернулся, девушка уже сидела, и Андрей обратил внимание на ее грудь, наличие которой вызывало сомнение, пока она лежала на спине. У нее были очень маленькие груди, довольно широко расставленные, как и ее глаза. Она съела все мороженое, то и дело поглядывая на ухажера. Невероятно интимно.

— Может, еще по одному? — сказала она.

— А давай! — воскликнул Андрей, почти ликуя, и побежал вверх по деревянным ступеням в «Эспланаду» к прилавку с мороженым.

Родство душ, не иначе. Через полчаса он уже рассказал ей о себе все, а она поведала, что ее любимый цвет — фиолетовый.

— Невероятная удача, что мы встретились, — сказал Андрей. — А я ведь мог быть на службе, и тогда бы мы разминулись.

— А чем ты занимаешься? — спросила она.

— Позже расскажу, — улыбнулся он немного загадочно и по-верблюжьи ловко поднялся.

Когда он вернулся с новой порцией сорбета, она сидела на песке в облаке сигаретного дыма. Андрей рассердился — ему не нравилось, когда женщины курят, тем более на улице. Надо будет позже обсудить. Но то, что он увидел потом, затмило все. Перед девушкой лежал вынесенный на берег осьминог, и она завязывала ему щупальца.

— Так нельзя! — ужаснулся он.

— Разве? — процедила девица с сигаретой в зубах. — Это еще почему? Только посмотри на это отвратительное, мерзкое существо. — Она потянула беспомощно извивающиеся щупальца за кончики.

— Отпусти немедленно! — возмутился Андрей.

— Тебе что, неприятно? — съязвила она и затушила об осьминога шипящий окурок.

— Ты жестокая!

— А ты слюнтяй.

Андрей отвернулся, а потом услышал, как плюхнулся в море выброшенный моллюск.

Три недели он был сам не свой, все валилось из рук. Если мир так плох, рассуждал он, ставя на плиту чайник со свистком, то нет ни одной причины быть идеальным. Божественной Грейс больше нет. Диана, конечно, тоже красотка, но ей не хватает благородства, а Софи Лорен и вовсе не в его вкусе.

Из сегодняшней почты он извлек и вскрыл только один конверт. Андрей сразу понял, что письмо интересное, когда увидел номер.

Номера обычно ставили на письмах с объявлениями о знакомстве: мужчина ищет женщину или женщина ищет мужчину. Такова человеческая природа.

Почерк на конверте Андрей узнал сразу. Хочешь сохранить анонимность, думал он, пиши печатными буквами. Какой же идиот этот Йосип Тудман! Его почерк почтальон прекрасно знал, потому что каждую неделю привозил журналы и уезжал с квитанцией. Интересно, что задумал Йосип Тудман.

Оказалось, что письмо было адресовано некой даме в Загребе, желающей познакомиться с «заботливым, приятным господином, возраст значения не имеет». Йосип предлагал первое свидание на своем фуникулере или, если будет удобнее, в каком-нибудь загребском кафе. Письмо было составлено по всей форме, но несколько коряво; он, Андрей, справился бы куда лучше. Свой адрес Тудман не дал — и правильно сделал, с такой-то ревнивой женой, зато указал телефон станции фуникулера — а вот это уже умнó.

Это нужно сфотографировать. Андрей положил письмо на полосу солнечного света, падавшего на стол сквозь жалюзи низкого окна, и достал свой кодак. Он выставил то же фокусное расстояние, на каком снимал бабочек на цветах, ставших потом сюжетом для открыток. Для большей выдержки он взял штатив. Проявлять Андрей не умел, хотя его полуподвальную комнату можно было полностью изолировать от света. В ателье эту пленку тоже не сдашь — старый Шмитц когда-то печатал снимки бабочек и теперь тщательно изучал каждый его негатив. Нужно было найти другое место.

Такая возможность представилась, когда его бывший футбольный клуб поехал в Риеку. Команда играла гостевой матч, и его пустили в автобус за компанию. Не дожидаясь перерыва, Андрей отправился в город и в конце концов выбрал небольшое фотоателье на бульваре рядом с гостиницей. Наверное, здесь целыми днями проявляют любительские снимки туристов и не очень-то пристально их рассматривают, размышлял он. Оказалось, что фотографии будут готовы только через сутки, а значит, придется либо не ехать сегодня на автобусе, либо возвращаться в Риеку еще раз. Оставлять в фотоателье свой почтовый адрес было слишком опасно. Андрей успел на поле к самому окончанию матча, проигранному со счетом восемь — ноль, и решился на крайнюю меру — переночевать в Риеке. Андрей подошел к тренеру сообщить, что хочет полюбоваться городскими достопримечательностями. Тот швырял в багажное отделение спортивные сумки, будто в них лежали трупы.

— Дело твое, — ответил он.

И вот Андрей впервые в жизни заночевал в гостинице, той, что находилась неподалеку от фотоателье. Он был чрезвычайно взволнован, не успокаивал даже затхлый запах постели. По улице то и дело шныряли машины, а из-за тонких штор в номере все никак не наступала ночь. Но дело того стоило: в одиннадцать часов утра в обмен на восемь динаров ему выдали тонкий желтый конверт с фотографиями и негативами в отдельном кармашке.

Пять снимков тудмановского письма вышли практически одинаковые. С помощью лупы можно было с легкостью разобрать слова, только вот зачем? Тудман и так прекрасно помнил, что он там написал.

Андрей ликовал. Он один владеет этой тайной. Почтальон толкал велосипед вверх по крутым переулкам, смотрел на фуникулер, поднимавшийся от городских крыш прямо к вершине холма с памятником, и воображал: вот захочу и заставлю эти вагоны остановиться.

Против Тудмана лично Андрей ничего не имел. Они были едва знакомы, даже кафе посещали разные. Конечно, Тудман ветеран, имеет награды, поэтому даже немного досадно, что жертвой оказался именно он. Но Андрей придерживался мнения, что судьба беспристрастна: если дело того требовало, сам маршал Тито приносил в жертву старых товарищей.

Жена Йосипа приводила в замешательство. Проявившиеся в ней довольно рано признаки слабоумия должны были насторожить супруга, но когда перед тобой юная круглолицая особа с крепкой грудью, недостаток ума не всегда вызывает подозрение, тем более когда мужчина прошел ужасы войны и мечтает о простой, безопасной жизни. Йосипа не напугало даже то, что их первенец Димо родился с синдромом Дауна и прожил всего полгода. Следующая, Катарина, появилась на свет с заячьей губой и немного выучилась говорить лишь к шести годам, к тому же оказалась диким, неуправляемым ребенком, хотя Йосип чувствовал к ней что-то вроде привязанности, когда она принимала таблетки и они вместе садились складывать большой пазл, постоянно один и тот же — с белой кобылицей и белым жеребенком на лугу из одуванчиков. С таким ребенком вполне можно было поладить. Но вот жена постепенно становилась все более непредсказуемой и невменяемой. Она скандалила, орала, бесконечно жаловалась и страдала припадками ревности. Вместе выйти на улицу было невозможно: если Йосип здоровался с соседкой, жена тут же его отчитывала, а если не здоровался и, опустив глаза, проходил мимо, она шипела, уверяя, что прекрасно видит, как сложно ему сдерживаться. Она была убеждена, что на фуникулере катаются только бесстыжие заграничные шлюхи, раздвигающие ноги ради бесплатной поездки. Казалось, чем более бесформенной и жирной она становилась, тем сильнее упивалась собственным безобразием. Ее лицо округлялось все больше, темнея и сморщиваясь, как грецкий орех, а глаза по-прежнему были голубыми, в точности как у той юной девушки, за которой он когда-то ухаживал, и это только усугубляло ситуацию. Соседи какое-то время пытались помочь, но постепенно горе Йосипа стало восприниматься как неизбежность.