Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр - Страница 9

Великолепно объезжена была. И это с третьего раза! Когда мы еще и не примерялись, не прилаживались, не приближались… Что же будет дальше?!

— Поцелуй меня в грудь.

— Заказывайте сразу, чтобы я не носил все блюда по одному.

Она засмеялась:

— Я хочу тебя… Я хочу его — в себя, безумно.

И, соскользнув, она, сняв влажными пальчиками резинку, стала целовать его сверху вниз. Меня тронуло, что она не брезглива и у нее это очень органично получалось.

Он восстал тут же — под ее губами. Что-то щелкнуло, это кончилась кассета. Неужели сто двадцать минут мы безостановочно занимались сексом?!

А кто ее остановит?! Смотри, какая ненасытная сексуальная тигрица! Это мне нравилось. И даже как-то льстило. Мне нужно было разрядиться — от долгих лет скучного, пресного секса. Сначала супружеского, потом… Разломив до хруста ее ноги, я ринулся внутрь. И стал наваливаться и наседать на нее с такой силой, как будто хотел сломать ее нежный пах. Я бился, ворота не ломались, во мне что-то сломалось и прорвалось. Она даже не кричала. А только радостно стонала, дергая пальцами мои бедра на себя.

— Еще, еще!..

Наши тела бились нежно и сильно, как умалишенные, друг об друга. А ее влажные пальчики безостановочно рвали и рвали мое тело на себя. Уже катилась волна.

Арина выгнулась аркой, невероятно и ввинтившись, закрутилась, дернулась, замерла, поймав мой оргазм своим, на самом верху, и наши губы, как бешеные, слившись, впервые поцеловали друг друга, давя крик в гортани.

— Все, все, все, — жарко, в судорожных всхлипах, шептала она. — Ты мой, мой, не уходи…

Я лежал на ней, в ней, с ней и думал: «Откуда мне такое чудо?» Я думаю, если бы я не пережил этот взлет, этот оргазм, схлестнувшийся с ее в высшей точке, я бы многое в этой скучной жизни потерял.

Скучной потому, что именно прозябание составляет основу действительности.

Она всхлипнула, и я ощутил у себя на щеке слезу. Потом еще одну, она плакала.

— Что с тобой, тебе больно?!

— Мне хорошо, не говори ничего, помолчи. Я все еще на небе!..

Она плакала несколько минут, потом затихла.

— Я хочу тебя помыть и обцеловать всего в ванной.

Ее желание было беспрекословно выполнено. После такого раза!..

Я смотрел на ее голые бедра и все никак не мог поверить, что именно они удовлетворили меня. Я предложил чай, и она с радостью согласилась:

— Я всегда потом хочу пить…

«Еще бы, — с уважением подумал я. — Такой перерасход…»

— Поставь, пожалуйста, саксофонную музыку, которую ставил в первый вечер. Там была одна классная вещь…

— «Европа».

Я поставил ей Гато Барбиери. С его призывным потрясающим соло. Она была в шелковых трусиках и моей рубашке. Обняв меня за голые плечи, она едва двигалась, скорее прижимаясь своим телом ко мне.

— Какой он хороший, — шептала она, — как он мне понравился… Никому его не отдам…

«Чем бы дитя не тешилось… Однако это дитя могло дать фору папе», — подумал с приятностью я. И улыбнулся.

— Ты всегда такой…

— Какой?

— Хороший.

— Нет, — честно ответил я.

— Не меняйся, — ласково прижималась она.

— Как прикажете.

— А в своих книжках ты так же описываешь секс, как его делаешь?

Я смутился. И вспомнил анекдот: «Графиня, в жизни я просто импотент».

— Мне очень интересно теперь прочитать твои книжки, чтобы сравнить.

Оригинальная причина. Раньше таких читателей у меня не было. С этой точки зрения книги ни одного писателя не вызывали ни у кого интереса. Их никто не читал. Но ее интересовало все, что было связано с сексом, и даже то, что с ним не было связано, но как-то касалось его. Хотя она никогда не подавала даже и вида. Ее внешняя развязность (раскованность) в постели была связана с каким-то целомудрием. Даже застенчивостью. Хотя от застенчивости там, по-моему, даже тени не было. Застенчивость… О, как я ошибался, о, как я ошибался! И в феврале мне предстояло это узнать сполна.

Она допила чай и коснулась моей ноги:

— Мне пора ехать. Как это ни грустно.

— Вы можете остаться, и мы…

— Не сегодня, но как хочется! — вздохнула призывно она. Вот тут я ей верил на сто процентов: ей всегда хотелось.

— Я могу вас проводить.

— Я не хочу, чтобы ты выходил, я хочу, чтобы ты уснул в моем запахе. А завтра, рано утром, не просыпайся, я приеду и разбужу тебя.

(Она уехала в час ночи и в семь утра вернулась.)

Она разбудила меня так, именно как точно говорил папа-уролог: такими женщинами можно и нужно (!) лечить импотенцию.

Я сидел и бился над рукописью «После Натальи» за небольшим антикварным столом на изогнутых ножках.

А вечером… извел четыре пакетика с воздушными шариками, прежде чем она уснула. Если мы и дальше пойдем «на рысях» такими же темпами, думал я, то не хватит и трех больших пачек, привезенных другу Аввакуму в подарок из Америки.

Она раскрыла глазки и сказала, что хочет есть. Я смотрел на это сексуальное чудо и не верил. Это было настолько естественно, что я сразу предложил поехать обедать в Дом писателей.

— Мне нужно одеться…

Я не стал возражать. Голой я ее туда везти не намеревался.

И пока она собиралась, я мучительно искал синонимы, метафоры, гиперболы и эвфемизмы к моему роману.

Через час мы сели в мою машину, которая была не моей, и поехали кормить Арину. Нас посадили за лучший столик, блок сигарет оставил зарубку в сознании директора — о писателе из Нью-Йорка. И даже дали хорошего официанта, чтобы обслуживал, а не исчезал.

— Мы здесь уже второй раз, — сказала Арина. — Я никогда в жизни не встречалась с писателем.

— Они у вас по профессиям разбиты?

Она нескромно улыбнулась. Арина красиво накрасилась и выглядела сегодня гораздо лучше, чем в первую встречу. А возможно, что-то еще воздействовало. Она как будто читала мои мысли:

— Вам нравится, как я накрасила губы?

— И губы тоже.

— А лицо?

Я кивнул, разглядывая ее.

— Значит, я вам нравлюсь? — Она никогда и ничего не дожидалась.

Из чего это значит?

— Что вы будете есть? — задал я вопрос вместо ответа.

— Вас! — воскликнула она, ярко улыбнувшись, чуть расширив глаза.

— На столе или под столом?

— И там и там, если можно. — Арина засмеялась. — Я буду есть все, что вы закажете.

— А пить?

— Я не пью, — многозначительно сказала она.

Значит, мне показалось…

— Мне нужно выйти, простите.

Я заказал разные закуски, бутылку водки я возил всегда с собой. И попросил местной сладкой воды. В Америке такой нет — есть отравленная кока-кола.

На обратном пути она остановилась возле столика, за которым в одиночестве сидел тучный мужчина, и, стоя в какой-то подчиненной позе, минут пять слушала, что он говорил, не вставая и не глядя на нее. Приглядевшись внимательней, я узнал в нем крупноголового актера, который играл в фильме моего любимого режиссера Панаева «Белое солнце». Оно бывает еще красное, черное, золотое и так далее.

— Старый знакомый, — как ни в чем не бывало сказала она и села рядом.

Закуски уже ждали. Я налил, положил. И проверил:

— Вы хотите меня поцеловать — над столом!

— По какому поводу? — пошутила она.

— За наш великий третий раз!

— Когда, вчера или сегодня?

— Вчера.

— Вам понравилось?! Я рада. Здесь не совсем удобно, вас могут узнать… — она вздохнула. — Кругом одни писатели.

Меня не могла узнать здесь ни одна собака… Зал был полупустой. А те «грибки», что сидели вокруг, разбросанные как…, явно не походили на писателей.

Я не стал настаивать. Я почувствовал его внимательный взгляд. И все-таки почему она стояла в такой виноватой, подчиненной позе? Я отогнал раздумья и, всегда анализируя, заставил себя не делать выводов и заключений.

— Это водка! Вы заказали сладкой воды, как хорошо. Я не могу не запивать.

И своими тонкими пальчиками, без лака, намазала черную икру на бутерброд.