Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр - Страница 25

— Правда? Ты все врешь…

— Не говори это слово, пока я не дал тебе по губам.

— Бросишь меня и возьмешь себе молоденькую шлюшечку.

— Она не будет знать то, что знаешь ты!

— Я ничего не знаю, это ты меня развращаешь.

— Думаю, что это физиологически невозможно…

— Или вот еще: откуда ты знаешь столько всего в постели?

— Арин, я не буду сейчас отвечать на этот умный вопрос. Я ничего не знаю, но если я не закончу норму к пяти часам, ты целый вечер будешь сидеть дома.

— А ты обнимешь меня, когда закончишь?

— Обязательно.

— И мы полежим немножко в кровати?

— Это как, друг на друге?

Она сексуально-скромно улыбается и выходит из кухни.

У меня никогда не было кабинета, и я никогда не имел своего письменного стола. Все свои романы я писал на кухне, за кухонным столом. Наверно, если б меня пересадили за письменный стол, я бы ничего не написал. Я бы не знал, как себя вести. Как на «слепом» свидании, с незнакомой девушкой. Я часто вспоминал интимную историю известного имперского прозаика и пьесописца, спектакли которого шли во всех театрах Империи. Когда он жил в большой коммунальной квартире, то прятался в конце коридора и писал на груде собранного грязного белья. Так шли годы. Он стал всеимперско знаменитым, ему дали роскошную отдельную квартиру, где у него были большой кабинет и изящный письменный стол. Теперь у него было все, но он не мог ничего написать! Прозаик-драматург всерьез жаловался, что ему не хватает груды грязного белья, на которой он создавал свои шедевры.

Арину абсолютно не волновал Нью-Йорк. Мне приходилось силой вытаскивать ее в театры, на концерты, в бары. То ей нечего было надеть, то она выглядела не соответственно, то все будут на нее смотреть и думать что она не американка. (Это ж нужно, чтобы такая е…я мысль в голову пришла). Большего инфантилизма (как я глубоко заблуждался!), сочетавшегося с сильно развитыми взросло-сексуальными началами, особенно в горизонтальном положении, я не встречал ни у одной женщины.

Оказывается, все было значительно проще:

— Мне нужно купить новые вещи, тогда я не буду стесняться, — объясняла Арина.

И я покупал ей новые шмотки, доминирующего черного цвета, на кредитную карточку, опускаясь все глубже и глубже в долговую яму.

Выгнать ее днем из квартиры, просто прогуляться по Бродвею было совершенно невозможно. Она боялась!

Один раз она вышла в соседнюю овощную лавку, чтобы купить необходимое, она хотела «сварить овощной супчик». «Знаешь, как я хорошо готовлю!» Но на этом ее кулинарные упражнения закончились, все остальное время готовил я.

Целые дни она читала или мои опусы, или опусы других, либо слушала, не переставая, Мишины кассеты на маленьком магнитофончике в спальне, надев наушники.

Между скандалами и соитиями, остывая, говорила, какой я «великолепный писатель» и она после первой встречи никогда бы не поверила, что я могу так писать.

Потом она обнимала меня за спину, я плыл и таял. (Дурак! надо было твердеть.) И немедленно хотел ее. Мы занимались сексом утром, вечером, ночью, на диване, в ванне, на столе, в кресле, на кровати, у окна, на подоконнике, на полу, стоя, лежа, сидя, присев, привстав. Полуприсев, полупривстав. Она была неутомима, я был неиссякаем. Но как бы она ни была «напичкана» любовью, на следующий день, примерно к двенадцати, когда она просыпалась и собиралась «откушивать утренний чай», начиналась очередная сцена.

— A-а, ты все работаешь?

— Да, тебе приготовить завтрак?

— Я сама, вдруг еще отвлеку от гениальных мыслей. — Бедром задевала мой локоть и шла к плите ставить чайник. Арина пила только чай, и очень часто. — Опять я целый день буду одна, пока ты закончишь свои гранки?

— Ариночка, мне очень неловко. Я прошу прощения.

— Врешь ты все, тебе наплевать на меня.

— Не произноси этого слова, терпеть его не могу. Ты скоро улетаешь, и если я не успею прочитать всю корректуру…

— То не выйдет твоя книга. Но почему я должна сидеть дома целый день?

— Пойди погуляй на Бродвей.

— Я не Зельда.

— К сожалению, нет. Ты выучила новое слово?

— К твоему сведению, я играла ее в спектакле.

— Что вы говорите!

— Да! — Она с хитринкой улыбается. — Никогда не думала, что встречу живого Фитцджеральда. И он пригласит меня в Америку.

— Так почему ж ты не хочешь посмотреть эту Америку? Нью-Йорк! Ведь все мечтают…

— Не пойду я одна на улицу. Они все смотрят на меня.

— На твою пипочку?..

— Нет, оборачиваются и что-то комментируют. Они все похожи на папуасов.

— Поэтому их и возбуждает белая женщина.

— Ты правда так думаешь?

— Я говорю только то, что думаю.

— Они смотрят на мои бедра, ноги, грудь…

— О, эти знаменитые атлетические ножки.

— Они ж тебе не нравятся, я знаю!

— Как они мне могут не нравиться, когда доставляют такое неземное наслаждение.

— Ты заговорил, как Хаям.

— Ты даже его знаешь?

— Проходили в Таировском училище.

— Училище, которое ты окончила?

— Да, причем с отличием.

— Это и есть то место, где началась твоя половая жизнь, карьера, ставшая такой зрелой?

— Я совершенно «зеленая» по сравнению с тобой.

— А мне казалось, что там преобладают красные и розовые цвета.

— Какой ты бесстыдник!

— Ну, тебе же нравится…

— Я обожаю тебя! Особенно когда ты кончаешь!..

— Риночка, как ты можешь такие вещи говорить вслух, даже я стесняюсь.

— Но ты же писатель. Тебе это должно быть интересно. Но если ты когда-нибудь опишешь меня…

— Особенно то, что ты делаешь в постели…

— Я тебя убью! — Она прыгает ко мне на колени и обхватывает меня своими сильными бедрами.

…Вечером мы обедаем за длинным столом. Она в новом, коротком, обтягивающем платье.

— Алешенька, спасибо большое. Можно я тебя поцелую?

Пьющий водку Алешенька соглашается.

Те же, явление второе. Она подходит ко мне, садится на пол и поднимает подбородок. Я наклоняюсь и неожиданно сильно целую ее в губы. Так крепко, так глубоко, что касаюсь губами ее носа и скул. Следующие пять минут я абсолютно ничего не помню, пока не слышу вскрик. Она ошеломленно отстраняется и с недоумением смотрит в мои глаза:

— Алешенька, я кончила…

Я удивленно гляжу на нее.

— Со мной такого никогда не было.

— Это виртуозно! Разве такое может произойти от поцелуя?

— Проверь!.. — Она опускает мою руку между своих гладких ног. Она без трусиков и вся совершенно влажная.

— О, мой любимый Алешенька, я хочу тебя. Хочу еще раз испытать подобное.

Я быстро переношу ее на руках на кровать. Она моментально сдергивает платье, превращаясь в обнаженную маху. Я опускаюсь на ее трепещущее в предлюбовном ознобе тело. Она сильно разводит ноги и сразу вводит член в себя. Он дико возбужден, и я сразу начинаю «качать». Она стонет, выгибая спину и хватаясь за мои плечи. Я обхватываю ее талию и подбрасываю ладонями ее попу. Она скользит в нужном ритме, то приподнимаясь, то опускаясь. Что-то звериное начинает зарождаться и расти внизу паха. Я всаживаюсь в нее все быстрей и сильней. Развожу ее ноги шире и выше, забрасывая ее и переламывая надвое, и уже сверху наседая на ее «пипочку», едва не ломая стенки и сминая внутренние и наружные губки. Ноги уже взлетели на мои плечи. Мы одно орудие, одно целое, один ствол, одно скольжение, движение, один механизм в достижении оргазма. Одна синхронная бомба, которая вот-вот взорвется.

— Еще, еще, — шепчу я. Она подбрасывает свой зад на мой клинок, я наседаю на нее все сильнее и глубже. Наши плоти бьются друг об друга, сливаясь. Секунда — и шар сорвется и взорвется. Он уже катится громадной волной, которая, ударившись о нижний-край, выплескивается в верхний — в мозг.

— Моя, моя! — кричу я.

— Твоя, твоя!.. — стонет она.

И все взрывается в одновременном оргазме, выключая сознание. Я знаю, что такого оргазма у меня не будет в жизни больше никогда.