Столичный доктор. Том VI (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 7

Снилась мне кафедра туберкулеза. Старое здание, толстые стены, большие окна. Много стендов со всякими напоминалками, изготовленными еще в докомпьютерную эру, от руки. Я понимаю, что к занятию не готовился, учебник не взял, а потому лихорадочно читаю про милиарный туберкулез. Картиночки, рентгенограммы, видно, что студенты за зачет старались. Я дохожу до слова «Лечение», написанного зеленым шрифтом с виньеточками. Вот, сейчас узнаю! Но кто-то меня отталкивает, и текст проносится перед глазами скоростным поездом. Ничего не запомнил. Да что ж ты! Я возвращаюсь к стенду, но там уже не про болезнь, а «В. И. Ленин о борьбе с туберкулезом». И рядом с изображением калмыка портрет Николая, тот, хрестоматийный, сидящего в кресле солидного дядьки с бородкой, три четверти. Семашко вдруг поворачивается и протягивает мне книгу, подмигивая. «Das Kapital».

Чтоб ты обосрался со своим Марксом! — успеваю подумать я, и просыпаюсь. Весь разбитый, измученный…

Пять утра, а на желание поспать — ни намека даже. Агнесс посапывает рядом, закутавшись в одеяло. Разбудить ее сейчас? Нет, пускай спит, утренний сон — самый полезный. Пойду-ка я в зимний сад, посижу. Может, сон в руку? Удастся вспомнить, что там на стенде было написано? Сейчас бы, как тогда, когда лекцию про пенициллин записывал, но Ли на все мои подкаты отвечал одно и то же: ты оттуда не вернешься.

Свежо в зимнем саду. Агнесс решила, что начнет заниматься посадками и облагораживанием ближе к лету. А сейчас вокруг пусто и спокойно. Сделал короткий комплекс упражнений, так, кровь только погонять, и сел на циновку. Если правильно дышать и очистить мысли от мусора, то неудобства от жесткого сиденья никакого не ощущаешь. Вот примерно как тот махатма на картине Рериха, парящий в воздухе над снегом.

Хорошо стало, спокойно, и вроде как даже опять тот коридор из сна увидеть удалось. Но сколько я ни блудил вдоль стендов, искал формулу лекарства, ничего не получалось. Одни размытые пятна. И уходящий вдаль проход, без конца. Только когда я возвращался, вдруг прогремел гром.

Открыл глаза. В трех шагах стоял Гюйгенс и что-то мне говорил наклонившись. Я проморгался, медленно встал. Получается, Андрей Михайлович выкинул меня из медитации. Может, стоит еще раз попробовать чуть позже?

— Здравствуйте, Евгений Александрович. Извините, кажется, я вас потревожил.

— Который час?

Гюйгенс достал часы из жилетки, открыл крышку.

— Семь тридцать.

Ого, сколько я медитировал. И ничего! Прямо злость взяла.

— Ничего, значит, судьба такая, — ответил я, вставая и отряхивая колени. — Что у вас?

— По ночному происшествию хочу доложить, — Андрей Михайлович достал записную книжку.

— Уже успели? Когда хоть?

— Успел. Там много усилий прилагать не пришлось.

— Надеюсь, вы…

— Евгений Александрович! — слегка обиженно замахал руками Гюйгенс. — Физическое воздействие, это для тех, кто работать не умеет. Бывают, конечно, всякие ситуации, когда на разговоры времени нет, в бомбе фитиль тлеет, но это не такой случай. Прекраснодушная, извините, дурочка, своего там ничего нет в голове. Пушечное мясо, как выражаются армейские. Шадрина Екатерина Харитонова, восемнадцать лет, из мещан. Прибыла к нам три дня назад из Саратова. А вот спутник ее гораздо интереснее. Некто Аргунов, Андрей Александрович, тридцать лет, из дворян. Руководитель… сейчас, название… вот, «Северный союз социалистов-революционеров». В настоящее время переезжают из провинции в обе столицы. Так сказать, дар провинции столицам. Революционный.

— Адреса, состав?

— Всё есть, — помахал блокнотом Гюйгенс. — Девчонка от скуки подслушивала беседы старших товарищей. Она, оказывается, влюблена в этого Аргунова.

Ну, понятно. Такое у революционеров сплошь да рядом. Еще и спят с малолетками.

— Немедленно телефонируйте Зубатову. Всех ему отдавайте, пусть забирает.

А ведь у Сергея Васильевича передо мной должок теперь.

— А Шадрина? Говорят, Агнесса Григорьевна очень за нее переживала. Будет ли удобно…

— Подлечить, и в Знаменское. Пусть отрабатывает стоимость выбитого во дворце стекла по минимальной ставке. И объясните, что дорогие товарищи обязательно узнают, кто их всех выдал, если будет вести себя недостойно.

— Пугну. Привычное дело. Можно и расписочку взять.

— Ни в коем случае! Мы же не Охранка… Кстати, нельзя ли у вас один листочек, и карандаш? Мне срочно, пока не забыл.

— Пожалуйста.

Поднимаясь по лестнице, я еще раз посмотрел на то, что записал минуту назад. Изониазид. А как его все-таки делают?

РЕКЛАМА. Единственное производство въ Россiи предохранительныхъ соломенныхъ шляпъ для лошадей! М. Г. ГЕРЦФЕЛЬДЪ — Рождественка, домъ Международнаго банка, уг. Кузнецкаго Моста.

Одобрено Обществомъ покровительства животнымъ. Удостоено награды на всероссiйской аукцiонной выставкѣ лошадей въ Москвѣ Императорскаго московскаго Общества сельскаго хозяйства. Прейсъ-курантъ по требованiю.

ПАРИЖЪ. Объ опасностяхъ, которыми грозитъ Европѣ и особенно ея портовымъ городамъ свирѣпствующая въ Индiи чума, извѣстный парижскiй врачъ Бруадель, въ бесѣдѣ съ сотрудникомъ «Matin», выразился такъ: «Для предохраненiя отъ чумы мы потребовали на парижской конференцiи энергическихъ мѣръ: 1) строгаго надзора за судами, проходящими черезъ Суэцкiй каналъ съ прямыми провенансами изъ Бомбея; 2) примѣненiя такихъ же мѣръ къ Персидскому заливу. По скольку дѣло касается Суэца, требованiе наше было исполнено, но въ Персидскомъ заливѣ Англiя отказалась отъ всякаго надзора, а между тѣмъ тутъ и находится больное мѣсто, откуда чума черезъ Черное море и константинополь можетъ проникнуть въ Европу. Прибавимъ къ этому, что Англiя не только разрѣшила въ нынѣшнемъ году паломничество въ Мекку, но даже почему-то особенно ихъ поошряла. За такое странное поведенiе Англiя рискуетъ возложить на себя тяжкую отвѣтственность въ случаѣ, если бичъ, опустошающiй нынѣ берега Оманскаго залива, перекочуетъ, паче чаянiя въ Европу».

Как говорилось в старинном анекдоте — если ты всю ночь пил, гулял, а утром ничего не видно на лице, то ты молод. А вот у меня, похоже, этот период в жизни закончился. Потому что на службу я приехал с помятой мордой и красными глазами. Вот Семашко — будто и не вынимал до полуночи пули из задницы террористки. Наверное, спросил у Гюйгенса о планах нашей ночной гостьи, и тот ему выдал информацию. Не всю, а только ту, что касалась отсутствия уголовного преследования и отправки в трудовой лагерь с комфортными условиями проживания. Но смотрел на меня Николай как на святого подвижника. Как же, выступил против кровавого режима — не сдал террористку полиции. Посмотрел бы я на физиономию своего помощника, узнай он, что всех борцов за свободу оптом сдали жандармам.

Мне социалистов-революционеров не жалко ни грамма. Больших террористов, чем они, еще поискать надо. Боевая группа с Савинковым и Азефом сколько народу покрошила, что подумать страшно. А самое главное, совершенно бессмысленно! Режим ни капли не смягчился — только гайки сильнее закрутили и в ответ покрошили еще больше народа во время революции пятого года. И, главное, в Царском селе ничего не поняли. Огромный неповоротливый диплодок с маленькой головой начал раскачиваться и в семнадцатом рухнул с таким грохотом, что придавил собой все и вся. «Ответим красным террором на белый», и пошло-поехало. Нет уж! Мы будем исповедовать «столыпинские» «дайте России двадцать спокойных лет». И очень надеюсь, у Зубатова хватит духу разогнать эту камарилью, чтобы при слове «революция» им долго и мучительно икалось.

Склифосовский мое потрепанное состояние заметил, вспомнил ту новеллу из «Декамерона», где молодая девица встретила отшельника, и изгоняла с ним дьявола так усердно, что инициатор начал мерзнуть на солнце. Эх! Знал бы министр, что я совсем не прелестями Агнесс ночью наслаждался.

Посмеялись, пообещал попытаться отоспаться в обозримом будущем. Уж лучше пусть подшучивает над излишествами молодоженов, чем переживать начнет о террористах с револьверами. Николая Васильевича беречь надо, я с ним хочу еще долго работать. Потому что такие начальники раз в жизни попадаются. А иногда и реже.