Выбери любимый жанр

Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил - Гай Джон - Страница 3


Изменить размер шрифта:

3

Жиль де ла Помрэ, посол в Лондоне в 1531–1532 гг., 1534 г.

Филипп Шабо, сеньор де Брион, адмирал Франции, посол в Лондоне в 1534 г.

Паламед Гонтье, секретарь короля Франциска I, помощник Филиппа Шабо в 1534 г.; посол в Лондоне в 1535 г.

Антуан де Кастельно, епископ Тарба с 1534 г., посол в Лондоне в 1535–1537 гг.

Ланселот де Карль, секретарь Антуана де Кастельно, поэт

Рим

Джулиано делла Ровере, папа Юлий II

Джованни ди Лоренцо де Медичи, папа Лев X

Адриан Флорисон Буйенс, папа Адриан VI

Джулио де Медичи, папа Климент VII

Алессандро Фарнезе, папа Павел III

Лоренцо Кампеджи, кардинал и папский легат

Родольфо Пио да Карпи, епископ Фаэнцы, папский нунций во Франции

Уберто Гамбара, папский протонотарий и нунций в Англии

Грегорио Казали, агент Генриха VIII в Риме

Пролог

В пятницу 19 мая 1536 года, как только рассвело, сэр Уильям Кингстон, констебль лондонского Тауэра, покинул свое жилище у восточной границы крепости и, обогнув с севера Белую башню, направился вдоль ее западной стены. Пройдя через ворота Колдхарбор, построенные в 1240 году Генрихом III как защитный рубеж на пути к королевским покоям, он наконец попал во внутренний двор. Подойдя к зданию, где содержалась королева, он поднялся по лестнице с южной стороны и прошел через недавно перестроенную приемную. Приблизившись к двери, ведущей во внутренние покои, он тихонько постучался1.

Дверь открыла фрейлина, а за ней стояла хрупкая женщина лет тридцати пяти или тридцати шести, среднего роста, с темными блестящими глазами и длинной тонкой шеей – королева Анна Болейн, вторая жена короля Генриха VIII. Кингстон уже посещал ее в столь ранний час. Королева посылала за ним накануне в четверг после ночного бдения. С двух часов ночи, стоя на коленях, она горячо молилась вместе со своим альмонарием[2] Джоном Скипом. Уже зная о смертном приговоре, она призвала к себе Кингстона – стать свидетелем того, как она принимает Святое причастие и клянется, что не совершала тех чудовищных преступлений, в которых ее признали виновной: кровосмешения, четырехкратной супружеской измены и участия в заговоре с целью убийства супруга. Дважды поклявшись на Святом Писании в том, что она говорит истинную правду, Анна заявила, что она «честная женщина» и никогда не изменяла своему мужу. Она полагала, что ей суждено умереть в начале девятого утра – традиционное время казней. Готовясь взойти на эшафот, она провела ночь без сна в ожидании неизбежного2.

Рвение Анны объяснялось еще и тем, что одна из приставленных к ней придворных дам, к которой она испытывала острую неприязнь,– возможно, это была ее тетка, леди Элизабет Болейн,– в четверг утром сообщила ей, что тот самый день настал. Это была жестокая ошибка. Ни дата, ни время еще не были определены3. Когда стало понятно, что казни не будет, Анна вновь погрузилась в мучительные раздумья. Снова послав за констеблем, она сказала ему: «Мистер Кингстон, я слышала, что не умру до полудня, и это печалит меня. Я думала, что к этому времени все уже будет кончено, и мои страдания останутся позади». Тогда она не знала, что смертный приговор еще не был утвержден Генрихом – он утвердил его только в четверг вечером, скрепив королевской печатью. В соответствии с этим документом Кингстону предписывалось «немедленно по получении соответствующего указа препроводить вышеозначенную Анну на Тауэр-грин[3] и отсечь голову вышеозначенной Анне, при этом ничто не должно быть упущено из виду»4.

Существовали и другие причины, по которым казнь откладывалась. В дневные часы ворота Тауэра держали открытыми, и любой желающий мог попасть во внешний двор. Стремясь избежать досужих домыслов и ненужных подозрений, а также ограничить распространение за пределы страны слухов о казни Анны, Томас Кромвель, первый секретарь короля и главный блюститель закона, приказал Кингстону прежде, чем королева взойдет на эшафот, выдворить с территории Тауэра около тридцати иностранцев. Также Кромвель обратился с поручением к своему верному соратнику, торговцу и банкиру Ричарду Грешему, который, кстати, вскоре стал мэром Лондона несмотря на то, что был крайне непопулярен среди горожан. От Грешема требовалось обеспечить безопасность и проследить за тем, чтобы на казнь были допущены лишь те, чье присутствие одобрил сам король, «дабы не было пересудов». Кроме того, сам Генрих, который отличался большой предусмотрительностью и планировал все в мельчайших деталях, настаивал на том, чтобы присутствовали все, кто имел отношение к этому делу. Существовавшая с самого начала неопределенность по поводу даты и времени давала Кингстону повод для беспокойства: «Если точный час не будет объявлен (что вполне возможно), в Лондоне не будут знать о казни, и тогда присутствующих будет мало, а я полагаю, лучше всего умеренное число зрителей». На этот счет он мог не волноваться5.

Будучи человеком, не лишенным сострадания, Кингстон пытался отвлечь внимание Анны от путаницы со временем. «Вы не успеете почувствовать боли, – произнес он, – все произойдет молниеносно».

«Я слышала,– ответила она,– что палач – мастер своего дела, да и шея у меня такая тонкая». С этими словами она «обхватила шею рукой и от души рассмеялась». Смелость всегда была ее верным спутником, не покинула она ее и сейчас. «Я видел многих ожидающих казни, как мужчин, так и женщин,– докладывал Кингстон Кромвелю,– и все они (то есть все до единого) пребывали в великом горе, но, как я понял, эта леди находила в смерти отраду и утешение». Теперь, когда ее брак и репутация были загублены, Анна уверовала в искупительную силу Христа6.

К утру пятницы все было готово. Эту ночь Анна снова провела на коленях в молитве, Скип все это время был подле нее. Она чувствовала себя настолько измученной, что не могла уснуть. Кингстон появился на рассвете и объявил ей, что она умрет сегодня, а также вручил ей кошелек с двадцатью фунтами, которые она по традиции должна была раздать в качестве милостыни перед смертью. В девятом часу утра он вернулся. Момент приближался7.

Анна оделась сама, с особой тщательностью готовясь к своему последнему появлению на публике. Еще подростком при дворе королевы Франции Клод она узнала, какую силу имеет красивая одежда и как много она может сказать. Сегодняшний повод требовал строгой сдержанности, а не броской пышности, поэтому она выбрала платье из серого дамаста, отороченное мехом, поверх которого она надела горностаевую накидку. Ее выбор говорит о многом, поскольку прежде в ее гардеробе не было места шелку и атласу темных и нейтральных тонов. Она всегда избегала серого и черного – цветов, которые традиционно носила ее предшественница, королева Екатерина Арагонская. Анна привела в порядок еще не утратившие блеска темно-каштановые волосы и спрятала их под английским гейблом[4], снова изменив своему вкусу, ведь обычно она предпочитала носить более модный арселе, или французский чепец, который был ей особенно к лицу. Не следует недооценивать и выбор головного убора. С младых ногтей Анна была убежденной франкофилкой: ее вкусы и предпочтения разительно отличались от тех, что были приняты у прежних жен английских монархов,– однако сейчас это был повод публично заявить о том, что она истинная англичанка8.

В сопровождении леди Болейн и трех других фрейлин она в последний раз вышла из своих покоев, спустилась вниз и оказалась на улице. Пройдя через внутренний двор замка и ворота Колдхарбор, она обогнула Белую башню и вышла на Тауэр-грин перед зданием арсенала. На этом месте королевские солдаты часто упражнялись в стрельбе из лука и огнестрельного оружия, а к дню казни там был поспешно сооружен «новый эшафот» – в этот раз кровь прольется по-настоящему9.

3
Перейти на страницу:
Мир литературы