Пол и секуляризм (СИ) - Скотт Джоан Уоллак - Страница 5

Казанова отмечает, что партикуляризм концепции христианства отличает его от других религий (в частности, восточных), которые не одобряют такого рода дуализм и не имеют церковной организации. Историческое исследование «перехода людей, вещей, смыслов и т. д. от церковного или религиозного к гражданскому или светскому употреблению», как он полагает, — это исследование не универсального процесса, но процесса, особым образом встроенного в историю западных христианских обществ. Асад пишет: «Это отделение религии от власти — модерная западная норма, продукт уникальной истории после Реформации»[24].

К XIX веку противопоставление секуляризма и религии оформилось в новую бинарную оппозицию — мужчины и женщины, мужественности и женственности. Град Мирской предстал в буквальном смысле вотчиной мужчин, внутри его стен и у него в подчинении находилась феминизированная сфера религиозности. Установление этого разделения по-разному и в разное время происходило в разных странах. В большинстве католических государств, таких как Франция, имели место прямые атаки на церковную власть, в протестантских Англии и Америке, наоборот, была секуляризирована сама религиозная практика, но во всех случаях связь женщин и религии была очевидна. Это не означает, что религиозные институты находились в руках женщин: без сомнения, и католическая, и протестантская церкви были глубоко патриархальными организациями. Скорее, секуляристские кампании XIX века использовали язык полового различия для того, чтобы обезоружить власть религиозных институтов не через отмену, а через их феминизацию.

Начиная с XIX века происходили изменения в мобилизации дискурса секуляризма: использовался знакомый набор оппозиций, но с присвоением им иного смысла. «Политическое» и «религиозное» в XIX столетии означало нацию в ее противопоставлении институционализированной религии (государство против церкви), но в то же самое время и христианскую нацию в ее оппозиции «нецивилизованным» и «примитивным» народам в Африке и в османских землях. Антитеза «публичного» и «частного» отделяла рынок и политику, инструментальную рациональность и бюрократическую организацию от дома и семьи, духовности, аффективной рациональности и сексуальной близости. Мужчины фигурировали на стороне публичного, женщины — на стороне частного. Эти противопоставления дожили до ХX века, хотя само употребление слова «секуляризм» в качестве обозначения модерного характера западных стран постепенно ушло.

Секуляризм снова занял ключевые позиции в конце XX столетия с возвращением религии как социальной и политической силы и, в особенности, в связи с тем, что на смену советскому коммунизму как угрозе Западу в конце холодной войны пришел ислам. В современном дискурсе секуляризма сферы политического и религиозного понимаются иначе, чем в XIX столетии. «Политическое» означает либеральную демократию; «религиозное» — ислам. Гендерное равенство изображается в категориях различия между обществами «покрытыми» и «непокрытыми», сексуально раскрепощенными и сексуально закрепощенными. В этом противопоставлении и религия (которая раньше была вопросом частного сознания в западных демократиях), и секс (который раньше ассоциировался с наиболее приватной и интимной стороной жизни) вступили в область публичного. Христианство стало синонимом демократии, а асимметричная взаимодополняемость мужчин и женщин, на которой в XIX веке основывался дискурс секуляризма, была перенесена на противопоставление судеб женщин на Западе и на Востоке.

Значение слова «секуляризм» поменялось сообразно политическим и социальным целям тех, кто использует этот термин. В то же время сам нарратив обладал большой устойчивостью. Наш взгляд на историю сформирован этим нарративом; политические апелляции к нему приобретают убедительное влияние благодаря упрощенным линиям разделения между традиционным и современным, репрессивным и эмансипаторным. В версиях дискурса, относящихся к XVIII и XIX векам, гендерное неравенство давало модель для организации национальных государств, распределения гражданства и обоснования имперского правления. В нынешней версии секуляризм стал синонимом (слабо определенного) гендерного равенства, которое отличает Запад от Востока, христианскую секулярность от исламской. Когда секуляризму приписываются эти устойчивые качества, у него появляется своеобразный религиозный аспект, столь же фундаменталистский, как и ислам, которому он противопоставляется. Почему секуляризм вернулся в наш лексикон после того, как он десятилетиями отсутствовал в риторике освободительных движений — движений, которые порой воодушевлялись глубоко религиозным духом? Каким образом различные обращения к секуляризму формировали политику, законодательство и институты, а также наше понимание истории? Вот некоторые из вопросов, которые я затрагиваю в данной книге.

Я начала этот проект, потому что знала, что нынешнее утверждение о том, что секуляризм является синонимом женской эмансипации, — попросту неправда. Поскольку я изучала историю гендера и женщин во Франции, я была поражена, когда услышала, как политики утверждают, что гендерное равенство — первостепенная ценность демократии, восходящая по меньшей мере к Великой французской революции. Мои работы и работы многих ученых, вдохновлявшихся феминизмом второй волны и постколониализмом, снова и снова показывали, как женщин в современном западном обществе отстраняли от участия в политике и отводили им сугубо подчиненную роль в семье и на рынке труда. Я еще вернусь к этим работам далее в книге. Помимо прочего, в них показано, что в основополагающих документах западных демократий о гендерном равенстве ничего не сказано, даже когда власти заявляют об универсальных принципах прав человека. Не то чтобы половое различие игнорировалось в такие моменты, но вопрос о его неудобном присутствии решался путем исключения женщин из публичной сферы. Во Франции вплоть до 1990‑х существовала мощная оппозиция, главным образом со стороны политиков-мужчин, восстававшая против закона о паритете, гарантировавшего женщинам равный доступ к выборным политическим должностям[25]. Даже после принятия этого закона в 2000 году до равенства было еще далеко; на выборах в законодательные органы в 2012 году женщины получили всего 25 % мест — удвоив свое прежнее представительство, — но политики-мужчины продолжали мешать женщинам в получении политических должностей. Слышать, как те же самые политики заявляют о гендерном равенстве как первостепенной ценности, по-прежнему удивительно, если не сказать больше. Из этого можно только сделать вывод о том, что они инструментализируют это понятие в своих крайне специфических целях.

Гендерное равенство стало первостепенной задачей для французских политиков не раньше этого столетия и только в пику исламу. Я поняла это, когда занималась изучением закона 1905 года об отделении церкви от государства во Франции. Я просматривала судебные решения о применении этого закона в период 1905–2005 годов Государственным советом (французский административный суд самой высокой инстанции, который занимается оценкой законности действий государственных органов). С 1905 по 1987 год этот суд предполагал, что вопрос о религии имел мало отношения к «женскому вопросу»^{4},[26]. Даже когда суд давал свое первое заключение о правомочности запрета на ношение хиджабов в государственных школах в 1989 году, он не ставил вопрос о гендерном равенстве. Скорее, это решение рассматривалась в контексте угрозы общественному порядку и прозелитизма в школах (в 1989 году суд счел, что это было очевидно). В 2004 году накануне принятия запрета на ношение хиджабов в заключении суда отмечалось, что его предшествующие решения испытывали меньше влияния «вопросов ислама и места и положения мусульманских женщин в обществе», чем они будут отныне испытывать[27]. Проблема равенства женщин как признака отделения церкви от государства была новой для этого органа, почти целое столетие занимавшегося толкованием закона 1905 года. Она возникла только в контексте жарких споров о месте иммигрантов из Западной и Северной Африки во французском обществе.