Уловка медвежатника - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/28
• Следующая

Некоторое время Савелий стоял неподвижно, зачарованный увиденным, а когда глаза насытились зрелищем, он достал из-за пояса припрятанную сумку и бережно стал складывать в нее добычу. Понравившееся кольцо он положил в карман.

Наконец все было уложено.

Савелий посмотрел на часы. Через две минуты сидящий на углу нищий должен устроить потасовку с прохожими. На уличный шум из банка выйдет жандарм и попытается усмирить разбушевавшихся. В течение последующих пяти минут Родионову нужно будет незаметно выйти из здания и сесть в поджидавшую его пролетку. Савелий аккуратно надел на голову парик, приклеил густые бакенбарды, потом встал на подоконник и, уцепившись за веревочную лестницу, стал подниматься на верхний этаж. С минуту он прислушивался к шорохам в коридоре. И, убедившись, что все тихо, отомкнул дверь.

Любой чиновник, неожиданно возникший в коридоре, должен был непременно запомнить рыжую шевелюру и густые седоватые бакенбарды.

Савелий рассуждал: если в здание вошел один человек, то выйти из него должен другой.

Коридор был пустынен. Савелий Николаевич неторопливым шагом спустился по мраморной лестнице, так же не спеша прошел до парадного выхода. С улицы раздавалась яростная брань. Савелий Николаевич без труда разобрал сиповатый бас нищего, взывающего к справедливости, а строгий голос жандарма призывал к порядку и требовал от грубияна предъявить документы:

– Да я тебя в распределитель упеку! Будешь знать, почем зря честной народ задевать!

– Да кто же его задевал, ваше благородие?! – беспомощно стонал нищий. – Я ему говорю: подай копеечку, а он мне отвечает, что с такой рожей только на большую дорогу с кистенем выходить, а не милостыни по углам просить. Да разве это возможно, ваше благородие, я ведь дурного никогда никому не желал, а чтобы ближнего обокрасть, так это и вовсе не по мне! – яростно хрипел мужик, выплевывая бранные слова вместе с обильной слюной.

Зеваки, обступившие спорщиков со всех сторон, криво и лукаво ухмылялись.

– Знаю я вас таких! Насмотрелся! – грозно рычал жандарм, победно поглядывая по сторонам. И если бы не знать, что перед ним обыкновенный нищий, каких перед каждым собором многие тысячи, то можно было бы подумать, что ему удалось изловить многоопытного медвежатника.

– Так ты же его, дурень, за грудки схватил! На землю опрокинул!

– Это я, ваше благородие, не со зла! – все так же в голос оправдывался нищий. – А ежели он такой тщедушный, так я не виноват.

Рядом стоял пострадавший – невысокий мужчина лет сорока. Весь его вид говорил о том, что роль потерпевшего для него так же естественна, как для бродяги драная рубаха. И сам он совсем не та персона, из-за которой нужно отрывать от дела такого важного человека, как жандарм. Он попытался произнести несколько фраз в свое оправдание, но его тихий голос утонул в громогласной раскатистой речи бродяги:

– Ишь ты! Ежели каждый так станет меня, сироту, срамить да разбойником называть, что же тогда с честными людьми станет. Управу я на вас найду, да я самому генерал-губернатору на ваше бесчинство жаловаться буду.

Никто не заметил, как из здания вышел молодой человек с длинными рыжими волосами. Его можно было бы принять за великовозрастного студента, если бы не сутулая осанка, больше свойственная разночинцам, загруженным нудной и неинтересной работой. В руках он держал сумку, в которой наверняка были ручки, карандаши, а также деловые бумаги, с которыми он решил разобраться в тиши домашнего кабинета.

Неожиданно нищий сменил тон:

– Может, ты и прав, ваше благородие. Может, я зашиб тебя сильно, так ты уж извиняй меня, неказистого, мил человек. Я ведь с малолетства немного не в себе.

Пострадавший оказался человеком незлобивым, он бы уж давно скрылся в толпе, если бы не хищная рука нищего, которая держала его так же крепко, как цепного пса привязь. И вот сейчас, ощутив свободу, он все ближе подбирался к толпе зевак, надеясь раствориться в ней через минуту, как капля воды в безбрежном море.

– Я уже давно позабыл…

Жандарм, раздосадованный столь быстрым финалом, погрозил напоследок кулаком нищему и проговорил:

– Смотри у меня, ежели еще увижу тебя здесь, в распределитель отправлю!

Нищий улыбнулся и отвечал примирительно:

– Обещаю, ваше благородие, больше не увидишь, – и веселая хитринка затерялась в густой бороде старика.

– Господи, вы само очарование. Вы даже не представляете, как вы красивы и как вы много для меня значите! – не переставал восхищаться Александров. – Я даже не нуждаюсь в вине. Я пьян только от одного вашего присутствия. Господи, а что же со мной станет, если я выпью шампанского.

Александров положил тяжелую руку на хрупкую ладонь женщины, но длинные тонкие пальцы умело выскользнули быстрыми змейками.

– Ого! – погрозила Лиза мизинцем. – Как вы нетерпеливы.

– Я весь сгораю от желания, неужели вы будете так бессердечны, что не захотите остудить мой жар?

– Всему свое время.

Многообещающая улыбка сумела только ненадолго охладить его пыл, а потом он вспыхнул вновь, подобно тому как загорается костер, когда в него швыряют охапку высушенного сена.

В ресторане было немноголюдно, и полупустой зал эхом подхватывал слова купца и стремительно разносил их во все уголки, и можно было не сомневаться в том, что даже повара хохотали над любвеобильным Александровым. От прочих посетителей он отличался тем, что всех своих женщин приводил именно в этот ресторан и расточал им всегда такие щедрые комплименты, как будто каждая из них была его последней любовью. Но в этот раз он был необыкновенно красноречив. В его словах было столько вдохновения, что если бы его речь приняла материальное воплощение, то пролилась бы на землю благодатным дождем, который сумел бы воскресить даже выжженную безжалостным солнцем пустыню.

– Вы пытаете меня, Лизанька! Вы хотите сделать меня несчастным. Если бы вы знали, как я страдаю! Я бы хотел вас видеть каждый божий день, каждый час.

– О господи, вы преувеличиваете!

– Ну что вы! Я никогда не был счастлив, как сегодня. Я просто похож на гимназиста, который видит перед собой предмет своего страстного обожания.

Лиза посмотрела на часы и печально воскликнула:

– Очень жаль… Но мне сейчас нужно идти.

– Лизанька, подождите еще немного, вы так скрашиваете мое одиночество. Если бы вы знали, как мне невыносимо в моей пустой и холодной квартире. Если бы вы проведали меня хотя бы однажды, я бы умер от счастья.

– Ну что вы! Вот этого я как раз и не желаю. Живите себе долго, я вам желаю умереть только от старости.

– А вот за это давайте поднимем по бокалу шампанского. – И, обнаружив пустые фужеры, разозлился: – Где же официант? Шампанского!

Официант, смазливый парень, смахивающий на купидона-переростка, подобно призраку, воплотился из воздуха. Он не позабыл, сколько господин Александров намедни пожаловал ему чаевых, и теперь чувствовал себя во многом обязанным.

– Я здесь, Петр Николаевич!

– Милейший, дружочек, – почти умолял Александров. – Ну-ка, поживее обслужи нас. Моя дама без шампанского скучает.

– Один момент!

Подобно искусному магу, умеющему проглатывать шпаги и вытряхивать из рукавов голубей, он выудил откуда-то из-за спины бутылку шампанского и ловко разлил пенящуюся жидкость в высокие бокалы.

– Извольте!

– Лизанька, голубка, отведайте только один маленький глоточек. Я вас прошу! Нет, я вас умоляю. Боже, вы красивы, как русалка, я просто тону в омуте ваших глаз.

Официант растворился, но можно было не сомневаться в том, что стоит Петру Николаевичу пожелать, как он тотчас предстанет перед ним подобно сказочному джинну.

– Как вы все-таки настойчивы! Хорошо, я сделаю только один глоточек.

Лиза пригубила фужер и поставила его на стол:

– А теперь мне пора.

– Лизанька, вы просто так не уйдете, мы должны непременно с вами встретиться. Я просто погибну от тоски, если не увижу вас завтра.

• Предыдущая
• 5/28
• Следующая