Коррида - Зевако Мишель - Страница 46
- Предыдущая
- 46/131
- Следующая
Король поглядел на Эспинозу и ничего не ответил, хотя и глубоко задумался.
Эспиноза, настроенный более скептически, чем король, не менее его был поражен той глубокой убежденностью, с какой говорила Фауста.
– Ну, это мы еще посмотрим, – прошептал его высокопреосвященство на ухо королю.
Он говорил очень тихо, однако принцесса услышала его.
– Посмотрите и убедитесь, – сказала она. Тем временем бык, увидев, что перед ним внезапно возник этот нежданный противник, остановился, словно бы удивившись. И как раз в тот короткий миг, когда бык и Пардальян стояли так друг против друга, и произошел только что приведенный нами разговор в королевской ложе.
После этого секундного колебания бык опустил голову, нацелился на своего противника и стремительно бросился в атаку.
Пардальян ждал этой атаки с тем поразительным хладнокровием, которое всегда было ему присуще в минуты смертельной опасности. Он стоял боком к животному, стоял так, словно врос в землю. Его ступни были сдвинуты под прямым углом, один локоть поднят, длинный гибкий клинок кинжала прикрывал грудь, голова была чуть склонена вправо, глаза прищурены – чтобы хорошенько наметить то место, куда он хотел нанести удар.
Итак, бык, угрожающе опустив рога, ринулся вперед и тут же напоролся на кинжал.
Пардальян ограничился тем, что просто-напросто выставил навстречу животному острие кинжала.
Бык, наткнувшись на сталь, не шевелился…
И тогда для бесчисленных свидетелей этой удивительной сцены наступил миг невыразимой тревоги.
Что же произошло? Был ли бык ранен? Или кинжал чуть задел его? И почему животное стояло неподвижно?
А бесстрашный дворянин, казалось, и вовсе обратился в статую! Что он делает? Почему не наносит нового удара? Или же он ждет, когда бык придет в себя и разорвет его в клочья?
Нескончаемое множество вопросов проносилось в головах зрителей. Но никто ничего не понимал, никто ничего не знал, никто не мог отыскать правдоподобного ответа.
Над площадью нависло тревожное молчание. Все затаили дыхание, и все, начиная с короля и кончая последним из простолюдинов, все, но по разным причинам, задыхались от страшного волнения.
По правде говоря, шевалье не более зрителей разбирался в происходящем.
Он отлично видел, что кинжал погрузился по самую рукоятку. Он почувствовал, как бык содрогнулся. Но, черт подери, когда речь шла о противнике, обладающем такой силой, кто мог дать какие-либо гарантии? Была ли рана достаточно серьезной? Не очнется ли бык от этого странного оцепенения и не заставит ли его, Пардальяна, заплатить мучительной смертью за нанесенный ему удар?
Вот о чем спрашивал себя шевалье…
Однако он был не из тех, кто долго пребывает в нерешительности и бездействии. Он подумал, что любой ценой должен понять, как обстоит дело. Неожиданно он выдернул из раны кинжал, весь обагренный кровью, и резко отстранился – на тот случай, если бы животное оказалось в силах еще раз взбунтоваться и вступить в бой.
Но бык тяжело рухнул к его ногам.
Толпа начала приходить в себя. Лица просветлели и приняли свое обычное выражение, стянутые, словно обручем, грудные клетки расширились, мускулы расслабились. Все глубоко вздохнули – казалось, каждый боялся, что не сможет вобрать в себя достаточно воздуха, чтобы вновь заставить действовать сжатые в комок легкие.
У многих женщин наступила реакция на все происшедшее: одни разразились неистовыми рыданиями, другие, напротив, принялись хохотать; нервные припадки – разной степени тяжести – длились довольно долго. Мужчины же, даже незнакомые друг с другом, стали, улыбаясь, обмениваться поздравлениями.
Итак, сначала толпа испытывала чувство облегчения, потом бесконечное удивление, и, наконец, наступило всеобщее ликование – шумное, возбужденное, перешедшее в исступленные крики восторга, которые были обращены к мужественному человеку, только что совершившему этот подвиг. Если бы не присутствие короля и не необходимость соблюдать должную почтительность, толпа, не обращая ни малейшего внимания на охрану (каковая, впрочем, громче всех кричала: «Слава!»), заполонила бы арену, чтобы нести на руках шевалье де Пардальяна, победителя быка.
Сам же Пардальян по-прежнему стоял с зажатым в руке окровавленным кинжалом и задумчиво и грустно наблюдал за агонией животного, которое он только что поразил насмерть мастерским ударом, могущим показаться совершенно сверхъестественным.
В этот момент шевалье позабыл и о короле с его ненавистью, и о толпе высокомерных придворных, что совсем недавно глядели на него с таким вызывающим видом. Он забыл и о принцессе Фаусте, и о троице ее охранников, красовавшихся в одном из окон неподалеку от королевского балкона, и о Бюсси-Леклерке – тот был очень бледен, однако его налитые кровью глаза, будь это ему под силу, испепелили бы Пардальяна даже на расстоянии сотни метров, и об Эспинозе с его инквизиторами и подвластными ему полчищами монахов-шпионов. Он позабыл даже о Тореро и о грозившей тому опасности. Он позабыл обо всем на свете и думал лишь о животном, которому он только что нанес такой ужасный удар.
Он долго глядел на издыхающего быка, а затем прошептал с невыразимой печалью:
– Бедняга!..
Как мы видим, Пардальян всеми фибрами души жалел заколотого им быка, хотя знал, разумеется, что тот разорвал бы его в клочья, если бы не вовремя выставленный вперед кинжал.
Но ведь животное, пускай даже самое свирепое животное, по крайней мере, честно нападало спереди, и уже этим оно отличалось от «цивилизованных» людей в лучшую сторону: вон знатные и могущественные вельможи до сих пор смотрят на шевалье с ненавистью. Уж они-то наверняка бы не постеснялись нанести удар из-за угла. Зверь вел себя куда благороднее… Правда, это был всего лишь дикий зверь.
В то время как Пардальян предавался этим горьким размышлениям, его взгляд упал на окровавленный кинжал – он все еще машинально сжимал его в кулаке. И тогда шевалье жестом, исполненным отвращения и омерзения, изо всех сил отбросил его как можно дальше от себя.
Потом он опять посмотрел на быка – уже коченеющий, тот погрузился в вечный покой. Природная беззаботность шевалье взяла свое, и он подумал: «Право слово, этот зверь насадил бы меня себе на рога, если бы я ничего не предпринял. В конце концов, я только защищал свою шкуру».
- Предыдущая
- 46/131
- Следующая
