Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди - Страница 2

Я оглядываюсь на Ханну – та вытряхивает крошки из витрины с маффинами и делает вид, что вообще не слышит нашего разговора.

– Лето на дворе. У нее нет никаких экзаменов.

Ричард лезет в холодильник за лимонадом, и я замечаю мокрые пятна у него под мышками.

– Ну, у нее дела по учебе, поэтому она очень просила.

Не сомневаюсь. По учебе? Во «Флитс» проходит студенческий вечер, и я готова на недельную выручку поспорить, что Ханна попросила поменяться сменами, чтобы отправиться туда и хлестать текилу, пока из ушей не польется. Но если Ричард и в курсе, ему наплевать.

– Ладно, – откликаюсь я, потому что спорить бесполезно – разве что начать флиртовать с ним, но одного взгляда на эти ручьи пота достаточно, чтобы отбить всякое желание кокетничать.

Компания мамашек уходит, и я принимаюсь вытирать их столик. Господи, на этой работе чувствуешь себя персонажем «Дня сурка» – подал кофе, вытер столик, загрузил посудомойку, и так по кругу. Но если Дарси предложит договор на публикацию, все мои страдания окупятся.

Когда я прохожу мимо, Ричард замечает:

– Ты такая красотка, Элоди. Тебе стоит почаще улыбаться.

Мне отчаянно хочется сказать: «Я и улыбаюсь, просто не тебе». Вместо этого я молча расплываюсь в ответной улыбке – потому что именно так должны вести себя хорошие девочки, если не хотят вылететь с работы.

Следующие полчаса Ричард и Ханна напропалую флиртуют, а затем, едва за боссом закрывается дверь, моя напарница заявляет:

– Я на перерыв.

Дождавшись, пока она уйдет, я вытаскиваю из витрины бискотти и как бы невзначай прохожу мимо столика Джорджа. Старик неспешно потягивает кофе, ломая голову над очередным кроссвордом. До выхода на пенсию Джордж трудился уличным сапожником, а теперь коротает дни за одним и тем же столиком возле окна с карандашом в руке. Я ловким движением подсовываю ему стащенное печеньице, и Джордж поднимает влажно блестящие голубые глаза.

– У тебя будут неприятности, – предупреждает он.

– Только если вы кому‐нибудь расскажете, – улыбаюсь я.

Джордж – наш самый милый и преданный посетитель, и он всегда оставляет чаевые, хотя ему почти восемьдесят и он давно на пенсии.

– А не подскажешь ли: «Ощущение, что вот-вот произойдет что‐то плохое», двенадцать букв?

Я медлю пару секунд, перебирая в уме подходящие слова.

– Предчувствие.

Старик медленно кивает, берет вместо карандаша шариковую ручку и осторожно вписывает буквы трясущейся рукой.

– Смелый вы человек, Джордж, – замечаю я лукаво. – Чернила‐то не сотрешь.

Он с улыбкой разворачивает бискотти и разламывает пополам.

– Раз уж мы с тобой сообщники, – говорит он, протягивая мне кусочек, – я тебе полностью доверяю.

Кофейню я закрываю сама. Еще светло, но я все равно стараюсь управиться побыстрее, чтобы успеть на пробежку по парку до того, как стемнеет. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и в этот момент снова чувствую на себе чей‐то взгляд. Несмотря на жару, по спине ползет колючий холодок. Я оглядываюсь – и сердце пропускает удар. Это он. В каких‐то пятидесяти метрах от меня, все в той же темной куртке и джинсах. А от стекол очков отражается солнце, так что он сейчас и вовсе похож на какую‐то нечисть.

Наша кофейня закрывается последней, так что улица пуста. Сердце в груди бешено колотится. А он направляется в мою сторону, и я застываю, будто ноги приросли к тротуару. Преследователь шагает решительно и целеустремленно, и мысль о том, что я сейчас на улице совершенно одна с мужиком в два раза крупнее меня, помогает сдвинуться с места. Я резво направляюсь в другую сторону, радуясь про себя, что успела переобуться в кроссовки перед уходом.

От центра до моего дома – минут пятнадцать пешком. Обычно я срезаю путь через Мемориальный сад, но в этот раз вместо привычной короткой дороги я иду длинной, через жилые улицы. Незнакомец по-прежнему идет за мой. Я чувствую его взгляд.

Впереди, на другой стороне дороги, виднеется группка людей – они не спеша направляются в ту же сторону, что и я. Возможно, если держаться поближе к другим пешеходам, преследователь отстанет. Поэтому я перехожу дорогу и стараюсь затесаться в чужую компанию – а затем, улучив момент, коротко оглядываюсь через плечо. Сработало: он слегка замедлил шаг.

Покопавшись в сумке, я вытаскиваю телефон и ключи от дома. Зажав один из ключей между пальцами, я готовлюсь использовать его как оружие, если понадобится. Второй рукой я крепко держу телефон. Может быть, позвонить кому‐нибудь? Например, Джеку. Или в полицию. И что я скажу? Этот человек не причиняет мне вреда. Не накажут ли меня за ложный вызов? Ладно, не буду никуда звонить. Как только доберусь до дома, хотя бы до двери, все закончится. Все закончится.

Я слегка замедляю шаг, раздумывая, стоит ли приводить преследователя прямо к двери моего дома. С другой стороны, он наверняка уже в курсе, где я живу: несколько раз я замечала его в парке напротив моих окон. Можно резко свернуть и пойти куда‐нибудь в людное место, скажем в бар, и попросить Джека встретить меня там. Но как только Джек меня увидит, то сразу поймет, что я не в своей тарелке, и тогда придется либо объясняться, либо лгать. К тому же до дома уже ближе, чем до центра.

Я снова украдкой оглядываюсь – и он по-прежнему идет за мной. Теперь явно быстрее. Не то чтобы бежит, но шагает слишком торопливо для обычной прогулки. Я опрометью бросаюсь через дорогу, не дожидаясь просвета в трафике: стоит мне замешкаться, и преследователь меня догонит. Одна из машин едва успевает повернуть, недовольно сигналя. Сердце колотится, и его стук отдается в ушах. Спотыкаясь о тротуар, я сворачиваю за угол, на свою улицу. Лучше укрыться в доме, чем носиться по улицам. Я взбегаю по каменным ступеням, трясущимися руками открываю дверь и, заскочив внутрь, захлопываю ее и прижимаюсь спиной к створке, чувствуя тепло нагревшейся на солнце древесины.

Всё. Спасена.

Двадцатью восемью днями раньше

Элоди Фрей

Моя сестра живет в двухэтажном георгианском особняке с каминами, затейливыми карнизами и ставнями, покрытыми полуматовой краской. Красиво, что уж тут говорить. За версту несет деньгами и статусом. Дом Ады расположен в том самом районе, который мы с ней в детстве обожали. После школы мы частенько бродили по Пич-авеню, наблюдая, как наши ровесницы вылезают из дорогущих машин, одетые в форму частных школ, с зализанными в хвост волосами; как они вальяжно идут по извилистым дорожкам к огромным особнякам, покачивая этими своими хвостами, а следом за ними тянутся родители, кто в жемчугах и бриллиантах, кто с массивными золотыми часами. Ада всякий раз тыкала пальцем в белозубо улыбающихся мужчин в накрахмаленных сорочках и начищенных до блеска ботинках и говорила: «Вот за такого я замуж выйду, когда вырасту». И вышла‐таки. С точки зрения моей сестры, внушительный счет в банке – как у Итана, ее мужа-финансиста, – это лубрикант покруче любого «Дюрекса».

Лавируя между множеством машин, припаркованных возле дома, я слышу смех и музыку, а ноздри щекочет запах барбекю, долетающий из-за ограды. На прошлое Адино сборище я ничего не принесла к столу и нарвалась на ехидный комментарий сестры насчет гостевого этикета. Поэтому вчера полночи проторчала на кухне, чтобы приготовить крамбл с сезонными фруктами.

Неловко прижимая к боку стеклянную посудину с десертом, я берусь за латунное кольцо массивного дверного молотка и, постучав, жду, переминаясь с ноги на ногу. Волноваться глупо – я знаю всех, кто сегодня собирается у Ады, – но встречаться с семьей мне тяжко. Родители так и не согласились с моим решением оставить карьеру маркетолога. С их точки зрения, бросать все ради писательской стези безрассудно и безответственно. Они не понимают, что заполучить в свое распоряжение агента, особенно такого мастера своего дела, как Лара, – все равно что приручить единорога.

Парадная дверь распахивается, и меня встречает Итан с бокалом красного в руке.