Самый красивый конь (с иллюстрациями) - Алмазов Борис Александрович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/15
• Следующая

В перемену Мослов подошёл к Панаме и, показав кулак, сказал:

— Ты, Панама, у меня ещё узнаешь, как карикатуры рисовать!

Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдёшь? Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те, которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они в маленький цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила.

Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвёртый и пятый уроки — физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего. Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрёпанный — и в класс. В классе сразу тихо. Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А ещё восьмой класс! Опять вылетает Борис Степанович.

— Ну что ты будешь делать, — говорит, никак дозвониться не могу. Как провалился! — И вдруг видит Панаму. — Ты чего делаешь здесь?

Панама объясняет: мол, так и так, трусов нет.

— Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не кончится.

— Ну я же не специально… — оправдывается Панама, а в восьмом классе орут — хором петь начали! А ещё восьмой класс!

— Вот что, — говорит Борис Степанович, — выручить меня можешь?

— Безусловно, — отвечает Панама.

— Это, конечно, непедагогично… И вообще категорически запрещается учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат, дела… Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Коли охрана пускать не будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки!

На стоянке было несколько машин. Видно, стояли они давно: на них успел жёлтый лист нападать. В первой машине шофёр читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и протянул бумажку:

— Здрасте, отвезите меня вот по этому адресу…

— Есть! — сказал водитель и начал выруливать со стоянки. — Собака, что ли? — спросил он, когда они понеслись по улице.

— Где? — спросил Панама.

— Да вот лечить-то?

— Кого?

Шофёр как-то странно на него посмотрел.

— Я говорю, зачем в институт-то едешь?

— В какой?

— Да ты хоть знаешь, куда едешь?

— Там написано, — глядя прямо перед собой, ответил Панама.

— Там написано: «Ветеринарный институт», вот я и спрашиваю, собака, что ли, заболела?

— Нет, — ответил Панама, — я с письмом…

— А, — сказал шофёр, — другое дело… А то я раза три доктора по адресам возил. Смехота! То у щенков зубки режутся, то кошка окотиться не может. Как сбесились все. А один едет, чуть не плачет — рыбки заболели! А рыбки-то эти гроша ломаного не стоят, и на сковородку-то не положишь.

Панаме почему-то стало очень скверно. И неожиданно для себя он сказал:

— У меня тоже рыбки есть! — Хотя никаких рыбок у него не было.

— Ты — пацан, ты — другое дело. А тут взрослый дядька в игрушки играется!..

— Всё лучше, чем водку пить! — сказал Панама и сам себе удивился.

— Это точно, конечно… — сказал шофёр и замолчал.

Панама выскочил из машины, бодро толкнул дверь института, но сердце у него бешено колотилось.

В большом вестибюле, за никелированным забором стояла толстая тётка с громадной кобурой на боку.

— Тётя, извините, пожалуйста, могу я видеть Петра Григорьевича Николаева?

— Пропуск заказан? — рявкнула тётка.

— Нет, тётя, я с письмом, — сказал Панама самым вежливым голосом, на который был способен.

— Звони по телефону!

Панама набрал номер, написанный в бумажке.

— Можно попросить Петра Григорьевича, извините, пожалуйста…

— Его нет! — И трубка загудела.

Панама опять набрал номер.

— А где Пётр Григорьевич? Извините, пожалуйста.

— На конференции! — И трубка загудела.

— Тётя, — сказал Панама, — у меня важное дело. Можно, я отнесу письмо?

— Оставляй на охране. Пойдёт домой, я передам.

— Борис Степанович велел в собственные руки. Тётя, это очень важно! Можно, я пройду? Я вам портфель в залог оставлю.

— Да на что мне твой портфель с двойками! Сказано: без пропуска не пущу. Так что уходи отсюда!

Пошёл Панама на улицу, получил по спине вертящейся дверью, сел на скамейку. Думает. «Никчёмный, — думает, — я человек. Борис Степанович с таким лицом белым из класса в учительскую носился, а я его письмо отдать не могу… Панама я, панама!» А в горле уже ком стоит.

Вдруг машина подъезжает. Странная какая-то. Пузатая. Автобус не автобус, бочка не бочка… Шофёр с бумажками в руках выскочил, в институт побежал. Потом из фургона дядька в ватнике вышел и тоже в институт пошёл, дверь не закрыл.

Панаму как кипятком окатило. Встал он, носом пошмыгал и медленно к фургону двинулся. А кровь в ушах — бух-бух-бух… Медленно поднялся в машину и дверь за собой захлопнул.

Темно в машине и пахнет, как в цирке. И чувствует Панама: кто-то дышит.

«А вдруг тут тигры!» Он чуть не взвизгнул со страху. Всей спиной прижался к железной двери, ему захотелось вдавиться в неё, стать маленьким, незаметным. И тут он услышал, как впереди за перегородками что-то затопало и раздалось тонкое, заливистое ржание.

«Кони! Коней везут!» Панама пришёл в себя и только тут почувствовал, как намокла у него от пота рубаха. Он сунул руку в темноту, и пальцы его нащупали тёплую конскую шкуру. Потом он почувствовал, как в ладонь его стали тыкаться шёлковые лошадиные губы…

Машина дёрнулась, поехала. Стала. Открылась дверь, и в ослепительном свете хриплый голос сказал:

— Выводи жеребца из первой секции.

Панама постоял, привыкая к свету. Вокруг него были железные перегородки, а из-за них высовывались конские головы. Он присмотрелся, открыл дверь и оказался в проходе, как раз позади коня, которого выводили. Конь вышел, за ним потихонечку Панама. Никто его и не видел. А дальше куда идти? Недалеко от машины во дворе стояла группа людей в белых халатах. Они стояли спиной к Панаме и слушали кого-то в середине группы. Тот, невидимый Панаме, говорил:

— В нашем институте впервые в мире создана промышленная установка для получения желудочного сока, а также различных препаратов на основе конской крови. Желудочный сок берут один — два раза в неделю по шесть — семь литров за раз. После обработки он идёт в лечебные учреждения. Для получения препаратов из крови мы поступаем следующим образом. В кровь совершенно здоровых, многократно проверенных коней вводятся болезнетворные токсины таких страшных болезней, как гангрена, столбняк, дифтерия, и целого ряда других, против которых до недавнего времени медицина ничего не могла сделать. В крови заражённых животных образуются защитные вещества. На основе этой крови мы получаем сыворотку, которая не только излечивает больных людей, но и делает человека невосприимчивым к заболеванию. За время использования одной лошади мы получаем шестнадцать — двадцать тысяч доз сыворотки.

— Згажиде бажалузда, — проговорил огромный врач-африканец, — зголько живед лошад?

— Кровь мы берём периодически, давая коням три — четыре недели отдыха, однако лошадей хватает весьма ненадолго… Потом они поступают в зоопарк на корм хищникам. — Голос рассказчика вдруг сделался грустным. — Вот сейчас к нам как раз поступила новая партия лошадей, специально отобранных на конных заводах.

Тут все повернулись и увидели Панаму.

— Это что за явление? — удивился пожилой доктор, тот, что рассказывал про промышленную установку.

— Я не явление. Я Пономарёв! Мне Пётр Григорьевич нужен, у меня к нему письмо!

— Давай! Я Пётр Григорьевич. Проходите, товарищи, смотрите. — Он снял очки и, держа бумажку у самых глаз, начал читать.

• Предыдущая
• 3/15
• Следующая