Посмотрите - я расту - Алмазов Борис Александрович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/20
• Следующая

— Погоди, у меня шнурок развязался.

Над моей головой посыпался песок. Мальчишки сели на сосну, под которой я лежал. Меня душил смех, хотелось хохотать, хохотать…

— Давай сейчас побежим по дороге. Он наверняка лесом пойдёт, мы его у лагеря перехватим.

И они побежали к дороге.

Я вылез из укрытия. Дурачки! К лагерю побежали. А я шиповника нарву и пойду в лагерь как обычно: через поле ичерез кухню, со стороны деревни. Ждите меня хоть до утра. Я вернулся на дорогу и пошёл своим прежним, прерванным маршрутом, но теперь я жался к обочине, чутко присматриваясь и прислушиваясь.

Лес кончился. За ним было поле, на котором совсем недавно ходили солдаты с миноискателями. Тогда с Серёгой мы пробирались через лес, а теперь я пришёл по дороге. Она тянулась прямо через вспаханное поле к кирпичным развалинам. Разрушенные каменные стены тонули в густом шиповнике, даже отсюда были видны густые россыпи цветов.

Я достал заранее позаимствованный на кухне нож и принялся срезать колючие ветки. Кусты гудели от пчёл и шмелей, от сладкого запаха кружилась голова. Я резал и резал, руки до локтей у меня были расцарапаны, но я не обращал внимания.

— Поймали! — приговаривал я. — Тоже мне как будто пограничники…

— Стой! — услышал я мужской окрик. — Мальчик, стой, не шевелись!

Я хотел побежать, но голос приказал:

— Замри. Не шевелись.

Я повернул голову. Передо мной стоял майор, командир сапёров.

— Не переступай! — сказал он. — Стой.

У него был такой голос, что я стоял не шевелясь. Ступая, словно по льду, он приблизился ко мне и поднял меня на руки. Ступая след в след, медленно вернулся на дорогу.

— Фу! — тяжело вздохнул он. — Считай, что второй раз родился! За цветочками пришёл? — И вдруг он выругался такими страшными словами, что у меня затряслись колени. — Ты знаешь, что эти развалины заминированы? Ты знаешь, как они заминированы? Мы их даже трогать не будем — так и взорвём целиком! Нет, милый, так это тебе не пройдёт. Я устал вас ловить. Понял?

Он усадил меня в газик, и мы поехали в лагерь. На ухабах машину тряхнуло, я укололся и только тут заметил, что все срезанные ветви я держу в руках.

Майор ругался всю дорогу; я никогда не слышал прежде таких слов. Газик чуть не вышиб ворота и подъехал к домику начальника.

— Ребя! Хрусталя поймали! — услышал я голос Липского, и скоро весь наш отряд собрался около машины.

— Сиди здесь! — сказал майор и направился в дом.

— Хрусталь, где ты попался?

— Ой, какие цветы!

— Будешь знать, как убегать!

— Его теперь выключат.

— Лопух! Убежать не мог!

Ирины среди ребят не было.

— Иди к начальнику, — сказал майор, садясь в машину.

Я поднялся на ватных ногах на крыльцо.

— Входи, — сказал равнодушным голосом начальник. Он что-то писал на листке бумаги.

В домик влетела Алевтина.

— Вот полюбуйтесь. Гражданин Хрусталёв. Задержан на минном поле. На волосок от смерти.

Алевтина повернулась ко мне так резко, что я даже зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел, что пионервожатая смотрит на букет, словно видит привидение.

— Вы его врачу показывали? Может, он того? — Начальник покрутил пальцем у виска. — Что это за бегомания такая? Я тут посчитал. Он в день набегает около двадцати километров. Эй! — сказал он мне, словно я был глухой. — Ты почему бегаешь?

— Когда как… — прошептал я.

— Что — когда как?

— Ну, каждый раз по-разному…

— А сегодня, значит, за цветочками отправился?

— Не только.

— А что ещё?

— Могилу проведать…

Начальник крякнул и стал медленно ходить по кабинету. Взял зачем-то с тумбочки горн, повертел в руках, на место поставил.

— Так, — сказал он спокойно. — С тобой всё ясно. Иди в отряд. А вот это, Алевтина Дмитриевна, снесите на почту.

Я открыл дверь и сбил кого-то с ног. На полу сидела Ирина, на лбу у неё вспухла шишка.

— На! — протянул я ей цветы. — На. Это тебе…

Когда я проснулся, уже рассвело, но горнист ещё не трубил, и все ребята спали. Я пощупал гармошку, лежащую в кармане моих штанов, и мне так захотелось подуть в неё, что я не утерпел, достал её и приложил к губам. Гармошка неожиданно громко вякнула.

— Ух ты! — Липский поднял голову. — Ценная гармошечка! Дай сыграть.

— Где взял? — спросил Федул.

— На что меняешь? — И Серёга проснулся.

— Не лапай! — сказал я Липскому. — Эна-бена-кена-рена, на гармошку нет обмена.

— Ну дай поглядеть, — ныл Липский, — ну, хоть в твоих руках…

— Ладно. Только не мусольте! Это подарок. На память.

Мальчишки передавали гармошку из рук в руки. Пробовали сыграть, но у них ничего не получалось, только зря надували щёки.

«Вставай! Вставай!» — запел горн. И мы побежали умываться.

После завтрака мы пошли на прогулку. Я всё искал Ирину, но её не было, а спросить у пионервожатой мне было неловко. Как это я буду про девчонку спрашивать. Что ли, я влюбился? «А может, она заболела?» — думал я.

— Э! — не утерпел я всё же и спросил у Аньки Тищенко. — Где Осипяниха?

— Она в медпункт пошла. Говорит, у неё живот болит очень.

«Во дела! Мне стали лезть в голову ужасные вещи. — Вдруг она простудилась — и у неё начался менингит. Это такое воспаление мозга. Или аппендицит…»

Я даже не видел, где мы идём, смотрел себе под ноги, и всё. Иногда, правда, я ловил на себе долгий взгляд Алевтины Дмитриевны. Она смотрела на меня, словно я больной и она меня жалеет. На меня мама так смотрит, когда я иду на уколы или там зубы лечить.

Вообще Алевтина Дмитриевна сильно изменилась. Она стала ещё красивее, но раньше она всё бегала, кричала на нас, расстраивалась, что мы её не слушаем. Сейчас она совсем не кричит, а как скажет, так сразу все бегут её приказание исполнять. После взрыва она стала грустная-прегрустная. То есть она, конечно, старается виду не показывать, даже улыбается, но я-то вижу, что ей совсем не весело. Когда человеку не весело, то как бы он ни улыбался, всё равно это видно.

Вдруг мы услышали громкую песню. Мужские голоса пели какой-то марш, только слов было не разобрать. Скоро мы увидели, как навстречу нам движется колонна. Она подходила всё ближе. Мы остановились. Они шагали в колонну по четыре, широко размахивая руками, и громко пели.

В первом ряду шёл Александр. Он увидел меня и замахал рукой. Я тоже помахал ему.

— До звидания! — закричал он. — Мы построиль мост! Мы идём новая стройка! — Он приложил ко рту руки, словно играл на гармошке. — На память! Тебье! Играль!

Я достал из кармана гармошку и поднял её над головой.

— Я! Я! — крикнул Эйхель.

Идущий позади него пожилой немец криво усмехнулся и что-то сказал. Александр обернулся и ловко натянул ему картуз на самый нос, да ещё прихлопнул кулаком сверху.

Пленные захохотали. А тот в картузе пытался его стянуть, но у него ничего не получалось, и он что-то скулил и ругался. Немцы хлопали его по шее, а один дал пинка под зад.

Когда колонна скрылась, мы пошли дальше.

— Не буду с тобой в паре идти! — сказала вдруг Анька Тищенко и пошла в хвост отряда.

Чего это она? И тут я увидел, что все ребята от меня отворачиваются.

— Ну, Хрусталина проклятущий! — сказал Липский. — Я ещё в эту фашистскую гармошку играл! — Он сплюнул и принялся вытирать губы рукавом, будто они были очень грязные.

— Вы что! — закричал я. — Это не фашистская гармошка! Это хороший немец! У него двое детей в войну погибли! Он строитель!

— Немца защищаешь, — усмехнулся Коля Бойцов.

— Коля, — я готов был зарыдать от отчаяния, — что ты Липу слушаешь, он же дурак совсем, а ты же умный парень. Немцы не все одинаковые! У них сейчас у самих гражданская война почти что!

— Предатель! — сказал, словно камнем в меня бросил, Федул.

— Ребята, вы что? Вы что? — унимала Алевтина Дмитриевна. — Боря правильно говорит.

• Предыдущая
• 17/20
• Следующая