Квест-2. Игра начинается - Акунин Борис - Страница 26

Большие и малые корпуса главного учебного заведения страны в этот поздний час были погружены во мрак, лишь кое-где светились одно-два окна да подслеповато мерцали немногочисленные фонари. Тем разительней был контраст с Музеем, ярко освещенным со всех сторон. Снаружи охраны было не видно, но такую иллюминацию, конечно же, устроили неспроста — за подходами к зданию бдительно следили. Подобраться к нему незамеченным представлялось совершенно невозможным.

— Ну хорошо, товарищ специалист, — недовольно сказал Норд после того, как они обошли двор по всему периметру. — Вот вам задача: нужно попасть внутрь. Незаметно.

— Сейчас… Я еще днем взял на заметку трансформаторную будку. Уличные фонари наверняка подсоединены к ней. Оставайтесь здесь…

Айзенкопф исчез в темноте и отсутствовал минут десять. Когда вернулся, встал рядом и стал смотреть на циферблат своих часов. Свет вокруг Музея продолжал гореть как ни в чем не бывало.

— Через сто двадцать секунд фонари погаснут. Как только подам команду, бежим вперед и лезем в крайнее окно слева. Приготовьтесь. Десять секунд прошло… Двадцать… Тридцать…

Ровно на сто двадцатой секунде двор погрузился в кромешную тьму, только на крыльце Музея продолжала гореть лампа, очевидно, питавшаяся от внутренней системы электроснабжения.

Норд рванулся с места, но Айзенкопф его удержал.

— Я же сказал: по моей команде. Это был первый акт. Сейчас последует второй, с фейерверком.

На крыльце Музея появилась фигура, за ней вторая. Люди о чем-то озабоченно переговаривались, глядя на погасшие фонари.

— Але-оп! — уютно промурлыкал Курт.

Где-то за кустами раздался громкий треск, оттуда рассыпался ослепительно яркий фонтан брызг.

На крыльце крикнули:

— Это будка! Трансформаторная! Зови ребят!

Из Музея, будто по волшебству, начали выскакивать люди. Они рассыпáлись от крыльца веером, быстро двигаясь в сторону обезумевшей будки. В руке у каждого было оружие.

— Ого, — заметил немец, — двенадцать человек. И наверняка внутри еще остались. Ничего себе музейчик… Вот теперь пора. Они смотрят на салют и ни черта не видят. За мной!

Преодолеть полсотни метров было делом нескольких секунд.

— Но окно закрыто! — прошипел Гальтон. — Как мы…

— Тсс! Упритесь руками в стену.

Биохимик бесцеремонно вскарабкался доктору на плечи, оттуда ступил на подоконник, покрутил по раме какой-то железкой в одном месте, в другом, толкнул форточку, и она открылась.

— Подтягивайтесь!

Он помог Гальтону тоже влезть на подоконный выступ. Потом ловко, по-змеиному втянулся в форточку — лишь ботинками махнул в воздухе. Гимнастический трюк был не из самых сложных. Норд легко его повторил.

Они оказались в темном зале — кажется, в том самом, где обитали поменявшиеся судьбой петух и курица, во всяком случае из угла донеслось недовольное квохтанье.

— Подождем немного…

Биохимик остался у окна, глядя во двор. Через минуту искры сыпаться перестали. А вскоре во дворе опять вспыхнули фонари. Кто-то из охранников разбирался в электрике.

— Ну хорошо. Попасть сюда мы попали. А как потом будем выбираться?

Айзенкопф отмахнулся.

— «Потом» будет потом. Пока же надо спрятаться. Они наверняка устроят обход, на всякий случай. Я вон в тот шкаф. Вы тоже куда-нибудь укройтесь.

Сейчас, когда двор был освещен, комната хорошо просматривалась, но кроме облюбованного биохимиком шкафа затаиться здесь было негде. Пришлось перебраться в соседний зал. Но он был пуст — только таблицы и графики на стенах. Норд перебежал к следующей двери. За ней находился вестибюль с раздевалкой.

Столик, где днем сидел администратор, пустовал. В проеме открытой входной двери виднелась спина в белом халате — дежурный стоял на крыльце, поджидая остальных.

Пригнувшись, Гальтон перебежал к раздевалке и спрятался за невысокой перегородкой, под пустыми вешалками.

Вскоре пол заскрипел под тяжелыми шагами вернувшихся чекистов. Они оживленно переговаривались между собой, шутили.

— Всё, хорош трепаться! — прикрикнул на них начальственный голос. — Марш по местам! Сельдереев, Зыков, обойдете территорию — и в дежурку.

— Есть, товарищ начальник.

— Живо, живо!

Разошлись все кроме двоих. Одним был человек, отдававший приказы. Второму, очевидно, полагалось неотступно находиться у входа.

Гальтон беззвучно выругался. Кажется, он угодил в ловушку, откуда черта с два выберешься. Как глупо! Сиди тут, пока не обнаружат.

Чуть не ползком он перебрался к окну, но оно выходило как раз на площадку перед входом. Ни одного шанса ретироваться этим путем, оставшись незамеченным.

— Музей. Это Железнов, — докладывал кому-то начальник по телефону. — Ерунда, замыкание в трансформаторной будке… Конечно, а то как же? Завтра техничку вызову, пускай проверят. Так что передайте: можно выезжать, всё в порядке.

Одна из бетонных плит, которыми было вымощено все пространство вокруг здания, вдруг стала опускаться, а потом отъехала в сторону, обнажив прямоугольную зияющую дыру. Гальтон приподнялся на цыпочки и разглядел спуск, идущий вниз под углом примерно в 45 градусов. Это, значит, и был въезд в подземный гараж, расположенный между Музеем и флигелем.

Изнутри заструился свет, и на поверхность выкатился «паккард», на крыше которого спереди горел прожектор. Потом выехал «кадиллак» директора. Замыкал процессию второй «паккард», тоже с прожектором, но только светившим назад. Автомобили прошелестели шинами через двор и исчезли.

— Ровно два пятнадцать, можно часы проверять, — сказал начальник.

— Это он домой, товарищ Железнов? — спросил молодой голос.

— Как же, «домой». Сегодня у нас чего? Фиолетовый день, по старому воскресенье. В Кремль поехал, к Самому. Через день ездеет. Порядок такой.

Подчиненный почтительно понизил голос:

— Не спит ночью Сам-то. О народе заботится.

— Товарищ Сталин никогда не спит. Особенный человек. Одно слово — гений. Только и у нас с тобой, Мишкин, служба важная. Вот ты парень молодой, малограмотный, по-прежнему сказать — лапоть деревенский, а уже по пятой категории оклад получаешь плюс карточки в распределитель. Доверяет тебе партия. И, главное, вся дорога перед тобой открыта, только старайся. Покажешь себя — можешь попасть в «нижние». А там, глядишь, и в личную охрану товарища Громова. Это, брат, не хухры-мухры.

— «Нижние», «личные» — это понятно. А еще я от ребят слыхал, будто некоторых в Заповедник какой-то берут?

Железнов рявкнул:

— От ребят? От каких это ребят? Фамилию назови!

— Я не помню… Сболтнул кто-то, — заблеял перетрусивший Мишкин.

— Говори фамилию, паскуда! Не то сам ответишь за разглашение, по всей строгости!

— Сельдереев говорил. Утром, в столовке…

— Сельдере-ев? — зловеще протянул начальник. — А ну марш за мной в дежурку. Чтоб не отперся, гнида!

Мимо раздевалки прогрохотали шаги: грозные — начальника, семенящие — подчиненного.

Повезло доктору Норду! Путь к отступлению был открыт. Но Гальтон и не взглянул в сторону выхода. Он спешил назад, к петуху и курице, где дожидался Айзенкопф.

— Что так долго? Обход давно закончился. — Биохимик был недоволен. — Теперь куда?

Норд стал припоминать, с какой стороны ректорская библиотека. Кажется, через анфиладу направо.

— Вон туда!

Полки с книгами, огромный глобус, витрина с минералами… Не то!

А, вот они где, барельефы выдающихся ученых.

Луч фонарика пробежал по лисьей физиономии Ньютона, по ехидной улыбочке Эйлера и остановился на щекастом, простецком лице русского полимата.

— Почему вы уставились на этого толстяка? — нетерпеливо сказал Айзенкопф. — И что это вы всё бормочете?

— Это стихотворение Ломоносова «Утреннее размышление о Божием Величестве», в котором дается рифмованное, но довольно точное описание солнца.