Наследник 2 (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 11

— На то и рассчитываем, — кивнул Хованский, и Федор Нагой повел рукой в сторону дома.

Пройдя внутрь, мы разместились в одной из светлиц и уселись за стол, Гришка себе сразу налил вина в кубок и тут же осушил.

— Так что у вас за дело, да еще и царево? — тут же поинтересовался Федор, не став ходить вокруг да около.

Хованский тут же посмотрел на меня, а следом и братья Одоевские, и, вздохнув, достал из сумки грамоту Марии, что предназначалась Нагим, протянул ее Хованскому, а тот уже и Федору, у которого от такого действия брови взлетели удивленно, а Григорий тут же нахмурился, но промолчал.

Внимательно оглядев грамоту, Федор только хмыкнул.

— Чего там? — буркнул Гришка, смотря на грамоту.

— Печать Старицких на грамоте, — непонятным тоном протянул Федор и, сломав печать, начал читать ее.

Читал он по слогам и медленно, так что у меня уши вяли.

— Мария Владимировна о родиче своем пишет, о племяннике. Только я в толк не могу взять, откуда он взялся. Она ж последняя, — нахмурился Федор.

— Ну, это да, Василька-то последний был из Старицких. Может, она и про кого другого ведет речь, — нагло ухмыльнулся Гришка.

«Василька», — пронеслось в голове, меня даже злость начала разбирать. Как это пьянь смеет так о деде говорить?

— Василий Володимирович он! — твердо произнес я. В руке же серебряный кубок, который я держал, начал сминаться.

— Хах, — осклабился Гришка, явно готовый что-то ляпнуть, но тут ему на плечо положил руку старший брат. Который внимательно на меня смотрел, и он явно был поумней младшего, хотя, как по мне, недалеко ушел.

— Так это о тебе, что ли, писано в грамоте? — задал он вопрос.

— Обо мне, — кивнул я.

— Так кто же ты такой? Что, Мария Владимировна называет тебя племянником, — веско спросил Нагой.

— Андрей Володимирович Старицкий. Мой отец, Владимир Васильевичи, был родным сыном Василию Владимировичу, рожденным в честном браке. Только о том мало кто ведал до сего дня! — чеканя каждое слово, произнес я.

Гришка же, что в этот момент пил из кубка, аж подавился и расплескал вино, во все глаза уставившись на меня.

— Брешешь, — тут же вылетело из него.

— Это на торге брешут, — рыкнул я, не выдержав его хамского поведения.

— То правду Андрей Володимирович говорит, мы подтверждаем, как и Мария Владимировна. Грамоты мы видели и другое тоже. Он родной внук Василия Старицкого и родич царю, как и вам. Ведь матерью Василия была Евдокия Нагая, что вам теткой приходится, — произнес Хованский.

— Знаю, кем нам Евдокия приходится, — огрызнулся Федор и вновь на меня уставился. Гришка же только и пучил глаза, вся его напускная важность куда-то подевалась.

В дальнейшем разговор фактически был похож на тот, который был у меня с тетушкой Марией и Иваном Никитичем Одоевским, вновь пришлось показывать грамоты и объяснять, как так вышло. Нагие же не спешили признавать во мне родича.

Да и, если честно, я не особо бы был рад таким родственничкам, Гришку и вовсе притопить где-нибудь хотелось.

Разговор шел долго и местами даже напряженно, за меня активно говорили как братья Одоевские, так и Хованский, и они таки дожали Нагих, так что те назвали меня родичем и обещали все правильно доложить поутру царю и своей сестре, а также похлопотать за меня, дабы представить самому Дмитрию Ивановичу.

Под самый вечер я вернулся к деду на подворье, внутреннее напряжение нарастало, я нервничал, ведь дальнейшее не от меня зависело, и как все повернется, неизвестно.

Вечером передал все имеющиеся деньги деду, выделил часть Прокопу и приказал, чтобы он прямо с утра ехал на мое подворье вместе со всеми моими послужильцами и ждал вестей и внимательно слушал слухи.

С утра мы спокойно сходили в церковь, и вот ближе к обеду в ворота требовательно застучали и раздался крик, повеление царским именем открыть ворота.

Ворота тут же открыли, за ними оказался большой отряд, не менее сотни, из них половину составляли стрельцы, остальные были, судя по всему, иноземцы, одетые в фиолетовые и зеленые камзолы с красными бархатными плащами, в руках же у них были копья. Впереди на конях стояли двое иноземцев, один уж точно шляхтич, а второй был одет, как и иностранные войны, в фиолетовый камзол с плащом.

Они въехали на подворье, внимательно осматриваясь.

— Нам нужен тот, кто называет себя Андрей Старицкий, — акцентом заговорил шляхтич. — Царь его видеть желает.

Меня ужасно царапнуло слово «называет».

— Ты-то кто таков? — крикнул дед.

— Я, как у вас сказать-то, писарь его царского величества. Так где этот человек, или нам все обыскать? — нахмурился шляхтич.

Выйдя вперед, я заговорил:

— Меня вы ищете. Я Андрей Владимирович Старицкий. Пойду я с вами доброй волей, сейчас коня оседлаю, да грамоты мне принесут.

— Хорошо, мы ждем, — кивнул лях. Другой же иноземец что-то рыкнул, и его бойцы рассредоточились по двору, не давая мне и шанса уйти.

Тем временем мне оседлали Черныша, а Олешка сбегал за моей сумкой с грамотами.

Запрыгнув на коня, я бросил взгляд на деда, который меня перекрестил, я же улыбнулся ему, кивнув.

— Чего стоим? — обратился я к ляху. — Негоже царя заставлять ждать!

Глава 7

Я двигался под конвоем, окруженный стрельцами и иноземцами, шедшими вокруг. Слева от меня ехал поляк, что представился писцом царя, справа другой иноземец.

Двигались в тишине, которую нарушали только цокот копыт да разговоры людей, которые останавливались посмотреть на нас.

Отряд же, выйдя из ворот подворья деда, тут же повернул в сторону кремля.

— Как вас зовут, вы не представились? — первым нарушил я тишину, обратившись к ляху.

Он глянул на меня удивленно и ответил не сразу:

— Ян Бучинский, — проговорил лях.

— Понятно, — кивнул я. — Я бы хотел сказать, что рад знакомству, но обстоятельства, — хмыкнул я.

Поляк же не ответил, но улыбнулся самым уголком тонких губ, видать, оценил мой каламбур.

— А он у нас кто? — кивнул я второго. — Или он по-нашему не разумеет?

Второй же иностранец лишь ухмыльнулся, но не ответил.

— Жак Маржерет, хотя здесь все зовут его Яков. Он редко бывает разговорчив, он и его сотня, личная охрана царя Дмитрия Иоанновича.

— О, каких людей послали за мной, — хмыкнул я. — Личный писарь царя и его охранник.

— Вам совсем не страшно? — покосился на меня поляк.

— Страшно, — кивнул я, признавая. — Даже очень.

— По вам и не скажешь, в чем же причина? — допытывался поляк.

— Знаете, в первом своем бою, меня трясло. Во-втором меня потряхивало и очень сильно. В третьем же я боялся все так же, но это было внутри меня, и, кроме как биться, ничего не оставалось, страх мне помог биться еще злее и еще яростнее. Вот и здесь так же, от меня уже ничего не зависит, но страх по-прежнему внутри меня, и в этот раз он мне тоже придает сил. К тому же я не один. Со мной мой бог, — и я перекрестился.

Поляк очень странно на меня посмотрел, мне даже показалось, что с его уст слетит фраза: «Сумасшедшие русские».

— Так и бывает, если переживешь первые бои, потом уже не так страшно, — неожиданно произнес Жан с ужасным акцентом, но я его понял и кивнул.

Мда уж, философские разговоры немного развеяли меня, но внутри-то я был действительно сжат, потому что не знал, чего мне ждать. Если бы я знал, было бы легче. Плаха так плаха, разговор с царем так разговор, а тут полная неизвестность. Можно, конечно, было бы спросить у Яна, не факт, что он мне ответил бы, поэтому я и не стал интересоваться.

Тем временем мы приблизились к воротам кремля, над которыми висела икона, и я резко спрыгнул с лошади, заставив Яна и Жака схватиться за сабли, весящие на поясах, да и остальные иностранцы прореагировали весьма нервно, и на меня были наставлены их то ли копья, то ли алебарды.

Вот только я перекрестился, отвесил поклон иконе, вслед за мной и стрельцы так поступили, и я приметил даже несколько одобрительных взглядов.