Главная роль 6 (СИ) - Смолин Павел - Страница 17

— Не нужно, — улыбнулся я. — Как вам без сомнения известно, для России наступают хорошие времена. Кредит всегда уместен, но удвоившийся за последние три года бюджет позволяет обойтись собственными силами. Однако против дальнейших инвестиций вашей семьи в нашу экономику я не возражаю — свободное движение капиталов, людей и товаров основа процветания нашего мира.

То еще «процветание», но главное — сигнал.

— Российская Империя проделала колоссальную работу в короткий срок, — похвалил Альфонс. — Мы с радостью поучаствуем в строительстве «русского экономического чуда».

А теперь — козырь.

— Месье Ротшильд, вас не печалит нахождение Земли Обетованной под пятой магометан?

Семейную спальню заливали лучи висящего на безоблачном небе сентябрьского солнышка. Сидя на корточках в метре от софы, я наполовину вытянул руки к крепко стоящему босыми ножками в пушистом ковре и держащемуся ручкой за софу сыну.

Одетый в шортики и детскую тельняшку розовощекий, голубоглазый и кудрявый Великий Князь Николай Георгиевич Романов изволили отпустить мебель и сделать два неуверенных шага ко мне. Широко улыбнувшись от прилива отцовской гордости, я подхватил потерявшего равновесие сына.

— А-а-а!!! — со счастливым визгом Марго с кровати бросилась обнимать нас обоих.

Увидеть первые шаги своего ребенка — великое счастье.

— Со, мама? — спросил Коля.

«Хорошо, мама»?

— Ты такой молодец! — Маргарита принялась покрывать мордашку сына поцелуями. — Маршировал как настоящий воин!

«Маршировал» сын в силу годовалого возраста не понял, «воина» понял, потому что покосился на стоящих на полках шкафа солдатиков. Вывод, однако, сделал верный и счастливо засмеялся. Тепло родных согрело тело под пижамой, с ним пришло тепло душевное. Моя семья. Моя кровь и плоть. Моя половинка и мой наследник. То, что я должен уберечь любой ценой.

Малыш развивается нормально — занимаются с ним все время, но никаких признаков гениальности не наблюдается. Это даже хорошо — гении бывают сложными, и в своей способности вырастить такого правильно я сильно сомневаюсь. Сам не гений нифига, но это не мешает успешно править одной пятой земной тверди. Да, относительно рано пошел и относительно рано начал говорить «папа», «мама», «деда», «баба» и еще десяток слов, но это только из-за потраченных на развитие малыша усилий. Помимо имеющегося, небогатого пласта направленных на развитие человека с первых дней наработок, я задействовал столь же небогатые знания из будущего: упор на мелкую моторику (поделки, каляканье мелками и красками), плаванье — слышал, что младенцам это очень полезно — игра с мягкими, набитыми ватой алфавитными кубиками и лоскутным одеялом: один «квадратик» из меха, другой — шуршит, все разноцветное.

Не бог весть что, но я в прошлой жизни и сам всего в годик ходить и немного изъясняться начал: мной все время занимались, и это дало свои плоды. Единственное отличие Коли от других деток — совершенное здоровье. С самого первого дня малыш ни разу не заболел. Более того, со времени беременности не болела и Марго: легкий токсикоз не в счет. Я от этого счастлив — было бы несправедливо и очень трагично, если бы я был молод и здоров аномально долго, а мои жена и дети старели и болели как все.

Слушая ласковое немецкое воркование Маргариты, я погладил ее по волосам. Коле надоело, и он начал нас отталкивать. Я поднялся на ноги, взяв сына за руку — так он ходит не первый день и вполне уверенно. Вторую руку предложил супруге и спросил Колю:

— Куда?

— Анод! — не подвел он, для наглядности указав рукой.

Не физический термин, а спящий в здоровенной корзине у потрескивающего поленьями камина Арнольд. Мы направились к собаке — наевшийся корма и от того ленивый пес даже не открыл глаз, пока ему чесали голову. Очень страшно смотрится на самом деле — сын пока размером с собачью ногу.

Часы пробили восемь раз, и я со вполне искренней грустью развел руками перед Марго.

— Ступай к своим бумагам и занудным старикам, а я останусь здесь играть с сыном, — злорадно усмехнулась она.

Форма подбадривания. Поцеловав семью, предвкушая завершение рабочего дня — ох и длинен он! — и новую встречу с Колей (который скорее всего будет спать) и Маргаритой (она меня точно дождется) — я направился в кабинет. Проходя по коридору, взглянул в окно: окрасившиеся в золотые оттенки деревья вдоль речки качали ветвями на ветру и роняли листья в стремительный, блестящий на солнышке, поток.

Завтра, говорят, погода будет такая же — нужно взять жену и сына в Царское село, посмотреть на пушкинские места с чтением его стихов друг дружке — мы с моей валькирией любим интеллигентный досуг — и маленькому Коле, который любит слушать книжки. С перерывами на пикник и доступные малышу игры, конечно.

— Утрамбуй все завтрашние дела в одно утро, часиков до 11, — попросил я невесть откуда материализовавшегося за моей спиной едва я вышел из спальни Остапа.

— Так точно, Георгий Александрович, — достал он блокнот и карандашик. — Насколько рано вы изволите проснуться?

— В пять, — поморщился я от груза государственных дел.

Александр ими принципиально перестал заниматься уже давно, «назвался груздем — полезай в кузов», мол. Свободное время Император посвящает молитвам, изучению богословия, рыбалке, общению с друзьями и близкими и диктовке мемуаров — по моей просьбе, для благодарных потомков. Дагмара тоже поддалась уговорам и лениво занимается тем же. Нужно создавать традицию — мемуары, будучи нарративным источником (то есть чьими-то чисто субъективными рассказами), очень удобны для формирования в общественном сознании доброй памяти. Ну и, прости-Господи, денег на государственное строительство заработать: мемуары Александра станут гарантированным бестселлером.

Эта циничная мысль заставила поморщиться еще сильнее, потому что логичным ее завершением станет оговорка «после его смерти». Не хочу терять нового отца — мы с ним очень хорошо сошлись. Будь у меня приемные родители, я бы, наверное, относился к ним так же — не сыновья любовь, но благодарность, желание помочь, уважение и душевная привязанность. Александр очень, очень устал — продлевать его жизнь я могу сколько угодно долго, но в глазах старика поселилась глубокая, ничем не излечимая тоска. Да, он все еще любит Дагмару и всех нас. Он все еще остроумно шутит и бодрится. Он все еще вполне ощутимо прикрывает мне спину, но каждый новый отвоеванный у судьбы день ложится на усталые плечи чугунной наковальней.

Но при виде внука Александр словно оживает — в маленьком Коле он словно видит все и сразу: воспоминания о покойном Николае, надежду на процветание династии, черты лица Дагмары, свои, мои и Марго — мои в приоритете, и, прости-Господи за гордыню и нарциссизм, но это хорошо: моя супруга после смены имиджа весьма красива, но мальчику нужна мужская красота.

Тяжело. В кино часто бывают моменты, когда персонажам нужно отключить неизлечимо больного близкого от системы жизнеобеспечения. Врагу не пожелаешь такого выбора, но мне, прости-Господи, хуже: Александр не в коме, его не пожирает мучительная болезнь (кроме перелома), он чувствует себя физически в полном порядке, и даже опиум ему не нужен — практически не болит. А мне, получается, вот такого, с виду совершенно здорового и ставшего для меня очень близким человека придется «отключить». Приемного отца. Императора. Последнего настоящего русского Царя. Прожившего долгую и непростую жизнь человека, чью мудрость и жизненный опыт можно черпать бесконечно.

Встряхнувшись — чему быть, тому не миновать, и конечное решение все равно за Императором: то вырвавшееся после первого «продления» «отпусти меня, Гриша» — и почему «Гриша?» — было всего лишь реакцией на чудовищный стресс.

Открыв дверь кабинета, я заставил себя переключиться на мысли об экспериментах. Решился все-таки. Первым делом мы с доктором Боткиным — его квалификации на это дело хватило — исследовали кровь всеми доступными в эти времена способами, получив удивительный, заставивший лейб-медика перекреститься, вывод: моя кровь совершенно ничем не отличается от крови других людей, значит физиологической основы под собой мои способности не имеют.