Государь (СИ) - Кулаков Алексей Иванович - Страница 40

— Что же до пана Яна Глебовича, то я доподлинно и при свидетелях установил за ним следующие вины. Уличен в нарушении клятвы на кресте и лжесвидетельстве! Повинен в изменных речах и воровстве противу трона! Обличен в прямой лжи пред своим государем… И наконец: виновен в оскорблении словом и делом царской Семьи.

Выждав десяток секунд, Димитрий поинтересовался у затаивших дыхание шляхтичей и радных панов:

— Желает ли кто-то из присутствующих сказать слово в его защиту?

Шляхетская общественность безмолвствовала, явно злорадствуя над богатым магнатом, по глупости и раздутому самомнению навлекшему беды на свою дурную голову. Члены Пан-Рады и государевы ближники обменивались ехидными улыбочками; что же до церковных иерархов, то православный митрополит и католический епископ даже и не собирались печаловаться за какого-то там кальвиниста!

— Что ж… Изменникам положено рубить голову на плахе, отписывая его родовые вотчины в казну; однако же, ты у нас цесарский граф и родовитый пан, потому вместо топора для простонародья можешь рассчитывать на благородный меч. Клятвопреступникам и лжесвидетелям по закону должно совершить усекновение языка и руки, после чего отправить на виселицу — возместив с его имущества весь ущерб оклеветанному, и не забыв про долю для казны и церкви. Однако же, посягнувшему словом и делом на честь великокняжеской Семьи, полагается четвертование либо дыба с огнем и кнутом… Гм-гм, непростой выбор.

Мертвенно побледнев, Ян Глебович начал прямо со своей скамьи заваливаться вперед, намереваясь пасть на колени и просить о милости — однако же, бдительные стражи заткнули ему рот и дернули тело обратно, оставив мозолистые руки на загривке и левом плече.

— Государь!

В отличие от почти уже приговоренного магната, девицу дворянского звания Гуреееву никто не думал останавливать, так что Аглая без каких либо помех встала, сделала три шага вперед и отвесила почтительный поклон.

— Прошу о божьем поле.

Несколько мгновений полной тишины, и шляхтичи-видаки загудели в полный голос: изумляясь девичьей глупости, усмехаясь над ее самомнением, живо обсуждая шансы дерзкой девицы хотя бы выжить, и просто многозначительно фыркая в усы — но в общем и целом, одобряя желание зеленоглазой панночки своей рукой поквитаться с обидчиком. Среди членов Пан-Рады и государевых ближников основной эмоцией было недоверчивое удивление и растущее сомнение в разумности Гуреевой; митрополит Иона по-прежнему алчно поглядывал на наперсный крест Димитрия Иоанновича. И лишь епископ Жмудский просто смотрел во все глаза и искренне наслаждался каждой секундой разворачивающегося перед ним действа.

— Тишина!!!

Звучно и грозно призвав к порядку, глашатай отступил обратно к дверям Тронного зала — а внимание всех присутствующих обратилось на молодого правителя, задумчиво перебирающего в пальцах гладкие зерна своих рубиновых четок. Вернее, убедительно изображающего эту самую задумчивость и душевные колебания, что очень хорошо ощущали в со-чувствии его сестра и ученица.

— Сё есть старинный обычай судного поединка, когда взыскующие справедливости выходят в простых рубахах на двобой под сенью небес, вверяя жизни и души свои Всевышнему. Старый, очень старый — однако же, на Руси еще не забытый… Князь Юрий, напомни мне и присутствующим, как с этим обстоят дела в Литве?

Ясновельможный пан Олелькович-Слуцкий тут же заверил своего государя, что старые добрые традиции пращуров и дедов-прадедов вполне живы и регулярно применяются литовской шляхтой и богатой магнатерией. Больше того, он помнит схожий поединок, случившийся во времена его юности, когда гордая шляхтянка пожелала лично спросить с оскорбившего ее честь: тогда на поветовом сеймике обидчика для уравнивания шансов приговорили биться в яме глубиной по пояс, и держать клинок левой рукой. Правда, отважной пани это, увы, не помогло, и дело закончилось отнюдь не в ее пользу… Поблагодарив живой справочник признательным кивком, Димитрий немного помолчал, нагнетая напряжение. Затем, как бы сомневаясь, пробормотал — так, что обладатели острого слуха уверенно расслышали:

— А ведь убившему целых три года без церковного причастия… Гм!

И наконец, достаточно позабавившись за счет исходящих нетерпением подданных, огласил вердикт:

— Как есть ныне мой первый суд как Великого князя Литовского, то в честь сего дозволяю божье поле меж дворянкой Аглаей Гуреевой и паном Яном Глебовичем! Биться им под чистым небом, в круге о пяти шагах, короткими клинками равной длины — и пусть Всевышний явит нам справедливость!..

Перекинув сразу несколько рубиновых зерен и перехватив четки поудобнее, земной судия в великокняжеском венце поинтересовался с толикой насмешки у алеющего нездоровым румянцем графа:

— Каков твой выбор, пан Глебович? Пойдешь на дыбу и под кнут, или?..

Воспрянувший духом магнат, которого (как и всех родовитых) с детства учили владеть оружной сталью, луком и копьем — резко дернулся, сбрасывая с себя руки стражников, гордо встал и отчеканил:

— Судный поединок!!!

Одобрительно хмыкнув, Димитрий показал себя правителем, не чуждым и простого человеческого милосердия:

— Возможно, у тебя есть что завещать своей дочери вне пределов Литвы — в таком случае князь Острожский поможет составить духовную грамоту[1]. Так же, епископ Жмудский исповедует тебя… Ежели сам того пожелает.

Ревниво покосившись на встающего с постной миной великокняжеского секретаря и впавшего в задумчивость Петкевича, владыко Иона наконец-то оторвал взгляд от вернувшегося к хозяину наперсного креста и ринулся окормлять храбрую, и исключительно православную христианку Гурееву. Следом за резвым не по возрасту архипастырем Тронную залу с почтительными поклонами начали покидать шляхтичи-видаки, коих сразу же по выходу из двустворчатых дверей со всем уважением направляли к накрытому в соседних покоях столу. Где очевидцы великокняжеского правосудия торопливо хлебали из кубков густое и багровое как кровь французское вино, заедая его отменный вкус мягким пшеничным хлебом, свежекопченой олениной и приятно-соленым твердым сыром. Пока благородная шляхта набиралась сил перед заключительным актом суда, всё те же дворцовые служители расторопно отмерили-разметили бечевой и отсыпали желтым речным песочком круг на каменных плитах внутреннего дворика, и притащили мебель из тронной залы, расставив ее точно в том же порядке, как она стояла и там. Вернее, почти в таком же: трон на сей раз находился в полном одиночестве, ибо царевна Евдокия отправилась пробовать свежую халву и пастилу, приехавшую в одном караване с будущей матерью-игуменьей Александрой. Особенно хорошо вкус домашних гостинчиков раскрывался за «чайным» столиком на прогулочной галерее; а так как слухи во дворце распространялись со скоростью бегающих доверенных челядинок, то вскоре к неурочному чаепитию синеглазой любительницы сладостей присоединилась и ее подруга Настя Мстиславская, притащившая с собой Фиму Старицкую. По их следам на галерею заглянула почаевничать боярыня-пестунья, потом — злящаяся, но хорошо скрывающая это Марфуша Захарьина-Юрьева. Которую, в отличие от княжон и боярыни, не удостоили персонального приглашения, так что пришлось боярышне напрашиваться на редкое зрелище самой! А во-вторых, Марфа уже давно обижалась на двоюродную сестру, не уделявшую ей должного внимания. Та не принимала близкую родственницу в доверенные подруги-наперсницы, не интересовалась ее мнением о своих (наверняка очень интересных!) делах, не делилась хоть какими-то сплетнями и новостями о старших братьях… Тем временем, пока не по годам амбициозная девица тихонько дулась и варилась в своих тайных переживаниях, на галерею подтянулись и остальные девицы царевниной свиты. Едва не шевеля ушами на любой звук из-за перил, они расселись по своим местам и принялись сравнивать сладости московской выделки с очередной затейливой выпечкой с кухни Большого Дворца. Побеждала, как и водится в таких случаях, дружба и хороший девичий аппетит…

— Тишина!!!