Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна - Страница 33

– И сколько лет вы так разговариваете друг с другом?

– А вы, Коля, – спрашиваю, – сколько дней можете с интересом разговаривать с одним и тем же человеком?

– Дня три. Потом я начинаю повторяться.

Он пересаживается за наш стол, испытующе смотрит на меня:

– Ну? И чем вы занимаетесь?

– Тем же, чем и вы.

– Женская проза? – он произносит с дьявольской усмешкой. – Я называю ее ЖП.

– Эх, надо было тебе ответить, – говорит Лёня, когда мы вышли на улицу. – “Что ты, Коля, на ЖП сейчас вся литература держится. Это раньше она держалась на ваших пенисах, а теперь всё!..”

Юрий Сотник рассказывал:

– Я однажды написал рассказ “Фроська поет” о рыбаке поморе. Рассказ был дрянной. Но – так уж получилось. Мой рыбак просыпается с похмелья, голова болит, он стоит на корме, чешется, моргает, шевелит усами и так далее. Отдал рассказ в “Работницу”. Потом я читаю: завлит Лена вычеркнула весь абзац, как он чешется, и заменила на: со спокойной силой он вглядывался в туман.

– До чего благодарная публика приезжает на фестиваль КРЯКК в Красноярске! – воскликнула Бородицкая. – У нас на вечере современной поэзии выступал батюшка в рясе, несколько францисканской, и стихи у него были довольно страстные. “Это наш, с Минусинска”, – радовались его земляки. После него Андрей Родионов читал свои рэпы – мат-перемат! А зрители такие приветливые, интеллигентные – аплодируют, и выкрики из зала: “Еще, пожалуйста!!!”

В редакции “Эхо Москвы” сидим с поэтом Инной Кабыш – ждем эфира. Заходит новый гость:

– Моя фамилия Кутузов! – говорит он. – Я вас заранее предупреждаю, чтобы вы не пугались.

– А что нам пугаться? – удивилась Инна. – Мы же не французы…

В ресторане Дома литераторов Юрий Коваль встретился с Кирой Николаевной Орловой, ответственным секретарем журнала “Мурзилка”. Только сели, им что-то принесли, вдруг подходит человек, сдергивает скатерть, все летит на пол.

Коваль, спокойно:

– Знакомьтесь, Кира Николаевна, это Геннадий Яковлевич Снегирёв…

Лёня придумал инсталляцию “Последний день Помпеи”: тщательно вырезать из пенопласта город, выстроить его, населить фигурками людей и животных, вдалеке поместить вулкан, а за вулканом установить большой вентилятор. Начинается выставка, публика медленно фланирует по залам, тишь да гладь… Кто-то подходит и останавливается около инсталляции. В этот момент Лёня включает вентилятор.

– Вихрь взметает здания, все летит, разваливается, мир рушится!.. – мечтательно говорит Лёня. – И только один или два человека по моему выбору станут свидетелями этого светопреставления.

– Я много ездил в “Переделкино” и хорошо там работал, – говорил мне Асар Эппель. – Но там ведь все было по-другому и все были другими. Например, на лавочке у входа, когда я туда ездил, сидел Шкловский. Под лампой в шахматы играл Арсений Тарковский. По коридору, как в столовую идти, слева, лежал-болел Бахтин. О нем хлопотал Завадский – в столовой он, жестикулируя, рассказывал театральные истории. После спектакля приезжал Аркадий Райкин. Там была челядь. Когда пылесосили, задергивали шторы. Все не так, как теперь. Больше это не повторится. Как у Бродского: “Мы, оглядываясь, видим лишь руины…”

По пути на церемонию “Большой книги” у входа в дом Пашкова увидела профессора филологии Олега Клинга.

– Как хорошо, что вышла заминка с пригласительным билетом, – задумчиво сказал Олег. – Хотя бы можно постоять и посмотреть на звезды и на луну.

Перед церемонией вручения награды, проходившей в доме Пашкова по Староваганьковскому переулку, зал почтительно приветствовал Андрея Битова. Он вышел на сцену и мрачновато заметил:

– Свою Большую Книгу я еще не закончил. А закончу я ее не в Староваганьковском переулке, а на Ваганьковском кладбище.

После чего начали торжественно награждать победителей.

Писательница Алёна Холмогорова – на “Большой книге”:

– Сегодня у меня счастливый день: я шла из парикмахерской, поэтому – без шапки и без капюшона, и на меня упала сосулька с третьего этажа. Громадная сосулька со льдом. Я вернулась домой, достала мороженые овощи и стала прикладывать к макушке, испортив свою прическу, о чем я, конечно, горевала. Но если бы эта же сосулька упала с пятого этажа или с седьмого, то меня бы уже здесь не стояло…

По моей просьбе Дина Рубина, отправляясь на пару дней в Москву из Иерусалима, привезла свой свитер, связанный мною, чтобы фотограф Борис Бендиков запечатлел ее в нем – для вечности. Но Дине каждую минуту кто-то звонил, все жаждут встретиться. А Боря может только в определенный день, причем с семи до полвосьмого.

– Сделаем так, – предложила она. – Я тебе оставлю свитер, и ты сфотографируешься в нем… без головы!..

– Я дал почитать твой “Роман с Луной” знакомой стриптизерше, – сказал Бендиков. – Так даже простой стриптизерше до того понравилось, что она не хотела возвращать книгу.

Марина Князева – моя соученица по МГУ, мастер устного слова, кавалер ордена русско-французских культурных взаимоотношений:

– Ты знаешь, какой со мной в Страсбурге случился конфуз? Я же любила Гёте с детства. И вот иду по улице, и неожиданно в тумане на площади возникла фигурка с длинными развевающимися волосами, в пальто с поднятым воротником… Я подошла, а это памятник Гёте. И я разрыдалась. Я плакала и в голос причитала: “Ну вот мы с тобой и встретились, Вольфганг!”

В метро напротив Тишкова уселся толстяк в железнодорожной форме, вытащил из чемоданчика “Войну с саламандрами” Чапека, обильно проиллюстрированную Лёней, и стал читать.

– Что ж ты не сказал ему: “Это я нарисовал!”? – спросил Серёжа.

– Да как-то несолидно…

– Ну что ж ты! – говорю. – Знаешь, как ему было бы интересно?

– Ага, подумал бы: ненормальный. Хотя я ехал на Кузнецкий сдавать работы на выставку, и в папке у меня лежали большие рисунки “Войны с саламандрами”.

– Ты бы сел рядом, – сказал Серёжа, – вынул рисунки и стал рассматривать…

А Лёня:

– Вам бы только пыль в глаза пускать…

– Вгрызайся в прозу! – требовал Коваль.

– Рассказу чего-то недостает, – он говорил. – Сделай так, чтобы в твоего героя влюбились.

– Ну, Иван Михайлович, – обращался он к Ване Овчинникову, – о литературе с тобой можно говорить, только наевшись гороха.

Главный редактор журнала “Знамя”, литературный критик Сергей Чупринин, вспоминая свои первые поездки за границу, рассказал мне, как среди прочих чудес он впервые увидел йогурт. У нас еды не было такой, вот Сергей Иванович в Париже, чтобы угостить своих близких, купил сыра, колбасы и для пущей радости купил торт, причем, как оказалось впоследствии, торт-мороженое. Это обнаружилось в аэропорту, так что всю дорогу от Парижа до Москвы за ним тянулся тающий, ускользающий след…

С некоторых пор в Доме творчества “Переделкино” между рейсами на ночлег останавливаются летчики и стюардессы “Якутских авиалиний”. Иногда я прислушиваюсь к их разговорам в столовой.

– Вчера мой день рождения праздновали, – рассказывает летчик, – все пьяные, вдруг объявляют срочный рейс. Ну, нашли кого посвежее…

– …Борисыч – он всегда посадит самолет, – отзывается второй. – Хоть через зал ожидания, а посадит!