Сборник рассказов - Мураками Харуки - Страница 11
- Предыдущая
- 11/31
- Следующая
А это зловеще грянул выстрел. И началось…
Откуда-то сверху, с какого-то таинственного холма, кто-то неведомый навел на нас воображаемый пулемет- и ну поливать незримыми пулями!
Как ни крути, смерть — это смерть, и ничего другого. Так же, как заяц, например, — это заяц, неважно, откуда он выскочил — из шляпы или из хлебного поля. Или, скажем, жаркий очаг — это жаркий очаг, а черный дым из трубы не что иное, как черный дым.
Первым шагнул через мрачную бездну между бытием и небытием (или небытием и бытием) мой университетский товарищ. Он был учителем английского, три года как женился. Накануне Нового года жена уехала рожать в отчий дом на Сикоку.
В одно прекрасное январское воскресенье он купил на распродаже в универмаге немецкую бритву — ею, пожалуй, можно было бы отрезать уши слону — и два тюбика крема для бритья. Дома, пока грелась вода для ванны, достал из холодильника лед и опорожнил бутылку шотландского виски. Потом, сидя в ванне, вскрыл себе вены.
Через два дня тело обнаружила мать. Приехала полиция, место происшествия фотографировали и так и эдак. Если бы еще расставить там горшки с цветами, снимки вышли бы жизнерадостными, как реклама томатного сока.
"Самоубийство" — гласила официальная полицейская версия. Квартира оказалась запертой изнутри, ключ висел тут же. Главное же — бритву в тот день приобрел сам покойный.
Никто, однако, не мог уразуметь, зачем ему понадобился этот дурацкий крем. Да еще два тюбика! Наверное, не успел свыкнуться с мыслью, что жить осталось всего несколько часов. Или устрашился, что продавец в универмаге заподозрит, что он собирается свести счеты с жизнью?
Ни предсмертного письма, ни какой-нибудь записки — ничего не было. На кухонном столе стоял стакан, пустая бутылка, глубокая чашка из-подо льда и два тюбика крема для бритья.
Пока грелась вода, он пил рюмку за рюмкой шотландское виски со льдом и, наверное, не отрывал глаз от этих тюбиков.
"Бриться мне больше ни к чему".
Тосклива, как зимний дождь, смерть молодого человека двадцати восьми лет.
В следующие двенадцать месяцев к нему добавились еще четверо.
Один в марте стал жертвой аварии на нефтяных промыслах где-то в Саудовской Аравии, а может — в Кувейте. Двое других погибли в июне. Сердечный приступ и транспортная катастрофа. С июля по ноябрь длилось затишье, а в середине декабря опять… И тоже из разряда "дорожно-транспорчных происшествий".
Кроме самого первого, того, что ушел из жизни по своей воле, ни один человек в предсмертный миг не успел осознать, что происходит. Так бывает, когда привычно тащишься вверх по лестнице, а под ногой вдруг рушится ступенька.
"Постели мне, пожалуйста, — произнес тот, что скончался от разрыва сердца. — Какой-то шум в затылке".
Укрылся одеялом, уснул и не проснулся.
Девушке, погибшей в декабре, самой молодой из всех, единственной женщине, было двадцать четыре.
Вечер накануне Рождества был холодным и дождливым. Ее насмерть задавил грузовик какой-то фирмы, производящей пиво. Смерть настигла ее в роковом — и таком прозаическом! — месте… Это был тесный промежуток между фонарным столбом и злосчастным грузовиком.
Вскоре после похорон я упаковал пиджак, только что взятый из химчистки, и, как положено, с бутылкой виски отправился к его владельцу.
— Спасибо, выручил.
Он улыбнулся.
— Ничего, мне ведь он не понадобился.
В холодильнике остывало пиво, уютная софа освещалась слабыми лучами солнца. На столе рядом с традиционным рождественским украшением цветком эуфорбии — красовалась свежевымытая пепельница.
Он принял от меня виниловый пакет с пиджаком и уложил его в шкаф, так, будто устраивал медведя па зимнюю спячку.
— Надеюсь, пиджак не очень пропах похоронами, сказал я.
— Да ладно, для того он и предназначен. Меня больше тревожит персона, которая надевала этот пиджак.
Я хмыкнул.
Он уселся напротив, вытянул перед собой ноги и положил их на софу. Разлил пиво в стаканы.
— Вот ты, действительно, с ног до головы весь в похоронах. Скольких же ты похоронил?
— Пятерых. — Я разогнул все пять пальцев левой руки. — Но теперь все, конец.
— Думаешь?
— Мне так кажется, ответил я. Хватит. Вполне достаточно народу поумирало.
— Какое-то заклятие пирамид. "Таково расположение звезд на небе, и тень от луны закрыла солнце…"
— Вот-вот.
Покончив с пивом, мы взялись за виски. Зимнее солнце, описав плавную дугу, заглянуло в комнату. Он сказал:
— Ты выглядишь мрачным. — Вот как…
— Наверное, мысли спать не дают. Я засмеялся и посмотрел в потолок.
— А я с этими ночными думами покончил, — сказал он. И как же это?
— Когда на меня находит, хватаюсь за уборку. Включаю пылесос, протираю окна, перемываю стаканы, двигаю мебель, глажу рубашки все подряд, подушки диванные выбиваю… А потом перед сном часиков в одиннадцать выпью немного и спать. И все. Утром, когда натягиваю носки, считай, все забыто. Начисто. Часа в три ночи чего только не взбредет на ум. То одно, то другое…
— Точно.
— В такое время даже звери и те "думу думают", — сказал он, что-то вспомнив. — Слушай, а тебе никогда не случалось бывать ночью в зоопарке?
— Нет, — ответил я растерянно, — нет, конечно.
— Я был разок. Вообще-то нельзя, но я упросил одного знакомого.
— Понятно.
— Необыкновенное, я тебе скажу, переживание. Нечто неописуемое. Знаешь, кажется, будто земля лопается беззвучно и что-то выползает… И это что-то, оно вылезло из самых земных глубин, а потом, невидимое, затеяло шабаш. Этакая глыбища морозного воздуха. Глазом ее не видно… А звери чувствуют. И я чувствую, что они чувствуют. Слушай, ведь почва, по которой мы ходим, она же соединяется с самой сердцевиной земли… А в этой сердцевине как бы спрессовано время… Огромная масса времени… Я чушь мелю, да?
— Нет, — сказал я.
— Второй раз я бы гуда не пошел… Какие прогулки в зоопарк среди ночи?..
Что, в бурю интереснее?
— Пожалуй, — усмехнулся он. — Тайфун — то, что надо.
Зазвонил телефон.
Конечно же, звонила одна из тех его подружек, что возникли клеточным способом, но разговор, против ожидания, оказался не по-"клеточному" долгий.
- Предыдущая
- 11/31
- Следующая
