Физрук-10: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 44

— Он недоволен результатом. Видать, решил собрать их в закрытом пансионате. Наверняка все согласовано и одобрено наверху.

— Хрен он их получит… Говоришь, у Чертовой башни пацаны собираются? Поехали!

— Что ты собираешься делать?

— Да уж точно не лясы точить!

— А именно?

— Для начала соберу свою опергруппу, — пробормотал я, беря трубку телефона и спешно накручивая номер. — Добрый вечер! — сказал я, как только с той стороны провода откликнулись. — Могу я услышать Лилю?.. Да, спасибо!.. — Я подождал, пока Красавина возьмет трубку. — Лиля, привет! Экстренная ситуация! Через пятнадцать— двадцать минут возле моего дома. Все. До встречи!

Я посмотрел на лжеклассика, тот был уже одет. Я тоже накинул куртку и натянул обувку. Мы вышли из дому, сели в мою «Волгу» и покатили. Признаться, я сам не знал пока, что собираюсь делать, но пацанов этому проходимцу Переведенскому не дам. Даже если мне придется понести за это наказание по всей строгости. Никаких пансионатов и интернатов, никакой изоляции. Нельзя запирать пацанов, от этого они и вовсе замкнутся, уйдут в свои выдуманные миры.

— Ты не против, пока мы едем, чтобы я продолжил рассказ? — спросил меня Третьяковский.

— Давай! — пробурчал я.

— Напомню, что Голубев спросил меня, как я там у них, в городке, оказался. Я не стал скрывать, что меня прислал сюда членкор. Эрнест кивнул и пробормотал:

— Так я и думал. Переведенский пошел ва-банк, понимает, старая перечница, что своего мы не тронем.

— Ты так спокойно об этом говоришь? — удивился я.

— А что, мне кричать караул и звать охрану?

— Ну не знаю… Принять какие-нибудь меры, изолировать меня, наконец… Я не хочу вам вредить…

— Насчет мер — это ты хорошо придумал. Пойдем ко мне, я проголодался…

И мы вернулись к нему на квартиру. Голубев вытащил из холодильника кастрюлю с макаронами и большую миску с котлетами. Поставил на газовую плиту, налил растительного масла, вывалил в него макароны и котлеты, принялся перемешивать деревянной лопаткой.

— А знаешь, почему никто не собирается тебя здесь ни в чем ограничивать? — спросил он.

— Потому, что контора, похоже, закрывается… — хмыкнул я. — Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал… Опять членкор наш сел в лужу…

— Такой как он не пропадет, — отмахнулся Эрнест. — Не впервой… Знаешь же…

— Знаю… Я только не пойму, как вы тут такую хреновину вырастили? — и я кивнул на черное, лоснящееся основание Башни, которое хорошо было видно из окна.

— А-а, это?.. — усмехнулся врач. — Эффектно, не правда ли?

— Еще бы! Башня конца света…

— С точки зрения химии — процесс интересный, — кивнул Голубев. — На самом деле — это большая куча парафина, продукт реакции углеводородов с атмосферным воздухом. Формула весьма интересная, но с планами членкора насчет дистанционного управления большими людскими массами не имеет ничего общего. Инсектоморфы придумали эту хреновину только для того, чтобы Переведенский мог хоть чем-то похвастать перед высоким начальством, от которого зависит финансирование. Основное же достижение проекта — дети!

— Дети? — переспросил его я.

— Да, они истинное наследие грандиозного эксперимента, к которому жулик с корочками члена-корреспондента имеет лишь косвенное отношение.

— Что же это за эксперимент?

— А вот представь. Никогда еще ученые не занимались своим любимым делом без оглядки на мнение коллег или начальства. Первые всегда требуют доказательств, а вторые — результаты. Если ученый работает дома, жена, дети требуют жрать. Если — в шараге — ученый думает о пайке и том, что за хорошую работу ему могут срок скостить.

— Ну уж это-то ты мне можешь не рассказывать, — проворчал я.

Голубев кивнул и продолжал:

— Инскетоморфы не нуждаются в семьях. Начальства не боятся и им наплевать на мнение научного сообщества. В силу своего уродства они надежно изолированы от множества человеческих слабостей и иллюзий, зато у них гипертрофировано развит интеллект. Единственными своими наследниками они считают детей. Знаешь, накануне твоего появления у меня состоялся такой разговор с Ортодоксом. Он сказал мне следующее:

— Когда для нас все кончится, наши воспитанникиостанутся одни в мире. Хотят они этого или нет, но им придется считаться с другими людьми, пусть ни в чем на нас не похожими. Для этих, других, вчерашние дети и должныбудут делать свои открытия и изобретения, они будут обязаны их лечить и учить, проявляя при этом чудеса терпения имилосердия. Чему мы их и учим, в меру сил. Дети вырастут, имы станем для них легендой, немного страшноватой сказкой детства, которая во взрослой жизни будет только мешать. А вот вы, доктор, должны будете все помнить. Все, как было, ничего не преувеличивая и не приукрашивая…

В ответ на это, я пробурчал:

— Я не проживу вечно, Ортодокс.

— К сожалению — да. Жаль только, что вы отказались от регулярного приема нашей сыворотки.

— Не хочу стать Вечным Жидом.

— Ваше право.

— Это то, что рассказал мне мой дружок врач. Я кивнул и на этом наш разговор закончился… — пояснил Третьяковский. — Потом Голубева вызвали куда-то. А меня вдруг сморил сон. И мне приснилось будущее. Как будто я стою возле окна в очень высоком здании. Стекла словно и нет вовсе, или оно настолько прозрачное, что его совсем не видно. На минуту мне стало страшно и я шагнул назад в просторную, совершенно пустую комнату, но пересилил себя и вернулся к окну, глядя на весенний лес, который простирался во все стороны. Во сне обычно знаешь всё и всё понимаешь.

Я знал, что нахожусь в доме, настолько огромном, что он касается крышей облаков, что комната с прозрачной стеной не нуждается в постоянной мебели, но стоит лишь захотеть и появится кресло, или диван, или телевизор. Пока что ничего этого мне не было нужно, я стоял у стены-окна и наблюдал забелой звездочкой, которая вдруг появилась на краю закатного неба. Тускнея, она увеличивалась в размерах. Видимо — приближалась. Вдруг я разобрал, что лучики — это два крыла, которыми взмахивает существо, похожее на гигантскую осу.

Я даже оперся ладонями о стекло, которое отделяло меня от зеленой бездны, чтобы разглядеть летающее существо подробнее. И чудо-оса сама решила мне помочь. Она вдруг рванула в мою сторону. Я отпрянул, но тут же с облегчением расхохотался. Никакая это не гигантская оса, а просто летающая машина. Огромные, сложно устроенные крылья удерживали аппарат в воздухе. За прозрачным, похожем на выпуклые глаза насекомого фонарем кабины, я увидел женщину, которая помахала мне рукой. «Лидия!» — крикнул я и проснулся.

За окном было темно. С неприятным ощущениям, что могу пропустить что-то очень важное, я вскочил с диванчика на котором сладко почивал, кинулся в сортир, потом в ванную, оттуда в прихожую и на улицу. Уже через пару шагов я понял, что в городке что-то назревает. Над крышами, по низкому облачному небу шарили лучи прожекторов, словно ожидался налет вражеской авиации. При этом на улицах, как и днем, не было ни души, но и тишины — тоже. Не то что бы до моего слуха доносились какие-нибудь крики, или там вой сирен, или что-то еще, что сопровождает панику или надвигающуюся катастрофу, нет, ничего этого я не слышал.

Тишину нарушали другие звуки — тихие и отдаленные. Они напоминали музыку, только исполняемую на инструментах, которые мне известны не были. Был бы композитором или хотя бы владей нотной грамотой достаточно, чтобы записывать музыку на слух, я бы ее обязательно зафиксировал. А еще кто-то то ли говорил, то ли читал стихи, то ли пел без аккомпаниатора, потому что произносимый текст по ритму не совпадал с музыкой. Почему-то мне стало не по себе и оглянувшись, я увидел, что в одном из домов окна ярко освещены.

Мне вдруг расхотелось шататься по темному городу и я двинулся к дому. Наверное моя реакция была не более разумной, чем у мотылька, льнущего к освещенному окну. Дверь оказалась не запертой. Войдя в маленькую темную прихожую, я остановился, чтобы перевести дух. Из прихожей был виден свет, проникающий из полуотворенной двери. Там явно кто-то находился. Настороженным слухом я улавливал тихий скрип и шуршание. Надо было постучать или спросить разрешения войти, но я шагнул к двери и толкнул ее.