Физрук-10: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 42

Чего именно он дождался, осталось неясным. Принесли вторую перемену блюд и членкор увлекся поеданием молочного поросенка. Я ел мало. Меня снедало нетерпение. Не хотелось тратить время на тщательное пережевывание пищи и пустопорожний треп. Когда подали десерт, я произнес:

— Если вы посылаете меня в эту свою Башню, я должен знать о ней все.

— Да, разумеется, — кивнул Переведенский. — Все, необходимые для успешного выполнения задания сведения я вам сообщу. Только должен признаться, всего не знаю даже я. С некоторых пор Башня превратилась в систему с неизвестной внутренней структурой, в своеобразный «черный ящик».

— Но ведь чего-то же вы там добились, — спросил я. — Я имею в виду — до бунта?

— Боюсь, что на самом деле обитатели Башни добились куда больше, чем мы от них ожидали. Да я в общем не против. Пусть эти умники шушукаются за моей спиной, лишь бы давали результат. Сами понимаете, мне просто необходимо сохранить контроль над проектом.

— Чего уж тут не понять, — пожал я плечами. — Если вы утратите контроль, то не сможете усилить и расширить свою власть. Ведь власть — ваша главная цель?

— Думаю, мы с вами договоримся, Граф, но сейчас я должен извиниться перед товарищем писателем. Простите меня, Миний Евграфович, что отнял у вас столько драгоценного времени. У крыльца ждет автомобиль, который отвезет вас в аэропорт. Билет до Москвы уже куплен, так что к вечеру вы будете уже у себя дома, в уютном кресле возле телевизора.

— Да-да-да, — пробормотал мой братишка, вскакивая, — у меня, признаться, совсем мало времени… Завтра я должен буду вести семинар в Литературном институте.

Жалко было смотреть, как суетится этот писатель, раскланиваясь, принимая от официанта-охранника плащ, трость и шляпу, и, едва ли не пятясь, отступая к двери. Покосившись на Переведенского, я увидел, что тот тоже наблюдает за моим братом, едва скрывая презрительную улыбку.

— Ладно, — сказал я, как только дверь за Минием захлопнулась, — хватит словоблудия. Давайте уже ближе к делу!

Третьяковский замолчал и достал из бара еще одну бутылку вермута. Я посмотрел на часы. Было уже около девяти вечера. Пора бы домой, но я все же решил дослушать очередную историю лжеклассика до конца. А вдруг он и впрямь сообщит что-то важное.

— Ну и что тебе рассказал этот Переведенский? — решил подогнать я собеседника.

— Разные подробности, касательно проекта. Думаю, они тебе не слишком интересны. Главное — что было потом. После разговора с членкором меня тоже отвезли в аэропорт. Правда, билета на «Ту-104» мне никто не покупал. Пришлось долго пилить на военном десантном транспорте, то еще, я тебе скажу, удовольствие. Сидишь в металлическом трясущемся ящике, холодно, скучно. Я уже пожалел, что согласился на эту авантюру. Чтобы отвлечься, пришлось даже вспомнить одно далекое летнее довоенное утро. Семейный пикник. Роскошный по тем временам автомобильчик «ГАЗ М-1», недавно купленный Минием, блестя лаковыми крыльями и никелированными деталями отделки, приткнулся к дереву, всеми забытый. Неподалеку, под обрывом, сияет солнечными бликами река. Мы с братишкой в модных тогда кавказских войлочных шляпах, в рубашках и летних брюках, но при этом босиком, нетерпеливо разбираем рыболовную снасть.

Наши жены — Эльза, супруга Миния, изысканная дама из немецкой семьи, женитьбой на которой он и был обязан своей стремительной литературной карьере, и моя Лидия, почти девчонка — расстилают одеяла и скатерть, прямо на траве, еще сыроватой от росы, расставляют снедь, и при этом о чем-то беседуют. Их почти прозрачные шелковые зонтики висят на ветке березы. Совершенно невоспитанный Третьяковский-младший, сын Миния и Эльзы, гоняет резиновый мяч по пестрой от цветов поляне. Мать смотрит на него сердито, изредка одергивая короткими немецкими фразами, а тетя Лидия — поглядывает умиленно и слегка печально… Моя жена погибла под бомбежкой, а жена и сынишка брата остались на оккупированной территории и пропали без вести… Извини, я что-то ударился в воспоминания… В общем, они помогли мне скоротать полет.

Когда транспортник приземлился на военном аэродроме, аппарель опустилась и я вышел из дюралевого чрева летающего кита на грешную землю. Местность, где мы приземлились, оказалась плоской как стол. Веяло теплым ветром. К самолету подъехал армейский «УАЗ». Меня встретил офицер в звании капитана. Не помню уже его фамилию. Отвез меня в военный городок, чтобы я смог передохнуть и поесть, а потом повез к городку возле Башни. Покуда вездеход катил по бетонке к далекому ровному горизонту, я вспоминал финал нашего с Переведенским разговора.

— Я прошу вас только об одном, товарищ философ, — сказал он мне. — Не отказываться от выполнения задания, чтобы ни стряслось. Помните, что вы идете без легенды, без связного, без подстраховки. Ваша цель просто собирать информацию, не добывать ее, не вынюхивать, не совать нос туда, куда не просят, но при этом запоминать все, впитывать как губка, смотреть на то, что вам покажут, во все глаза, вдумываться во все, во что вас сочтут нужным посвятить.

— Когда я должен вернуться? — спросил я.

— Когда сможете. Не думаю, что вас там начнут проверять. Вы — философ Евграф Третьяковский, автор «Процесса», который там хорошо знают. Вы не согласились работать в проекте добровольно и при этом выкрали секретный документ, имеющий к нему непосредственное отношение, вот и были привлечены к его разработке против своего согласия. Иными словами — будьте самим собой. Не делайте вид, что вам нравится то, что на самом деле не нравится. Никогда и ни в чем не притворяйтесь.

Пока я трясся в «УАЗе», наступил вечер, и только на закате вдали показались шахтерский городок и Башня. Да, одно дело смотреть кино — другое узреть воочию, как колоссальная черная свеча исчезает своей, постепенно утончающейся, верхушкой в месиве туч. Сопровождающий меня офицер не стал рисковать, видимо, знал какая судьба постигла бойцов из двух спецгрупп. Он высадил меня перед шлагбаумом, рядом с пустой будкой часового и тут же уехал. Проводив автомобиль взглядом, пока тот не скрылся в облаке пыли, я сунул руки в карманы и побрел к городку. Когда показалась его окраина, солнце уже село и быстро сгустилась ночь, но полной темноты не было — светилась сама Башня, каким-то угрюмо-фиолетовым мерцанием. Зрелище, я скажу, не для слабонервных.

Вдобавок к темноте, пошел дождь. На мне была шляпа и обыкновенное городское пальто. Я устал и начал спотыкаться, но проклятый городок, как заколдованный, все еще оставался где-то у невидимого уже горизонта. Если за мною кто-то наблюдал из Башни, то мог бы уже как-то дать о себе знать. Видит же, что я не крадусь, прячась за кочками, не пытаюсь проникнуть тайно, а шагаю в открытую. Неужели они изжарят мне мозги и излучателя, созданного моим довоенным дружком? От долгой ночной ходьбы под моросящим ночным дождем, я перестал чувствовать страх. Ну превратят в дурочка, может так даже лучше? Тому, кто ничего не понимает, легче живется. Я, правда, тоже мало что понимаю, но все же. Кажется я начал дремать на ходу, потому что не сразу заметил свет автомобильных фар и услышал рокот мотора. А когда понял, что машина приближается со стороны городка, остановился и поднял руки. Ослепительный свет ударил меня по глазам.

— Граф? — услышал я знакомый голос. — Как ты здесь оказался?

— Черт тебя дери, Эрнест, — пробормотал я. — Мог бы и побыстрее подъехать…

Дальнейшее я помню смутно. Приятель посадил меня в свой «ГАЗ» с брезентовой крышей и я сразу же задремал. Голубев привез меня в дом, в котором жил сам, велел скидывать всю одежку, погнал под горячий душ, потом, когда я переоделся в чистое белье, дал мне водки. Выпив, я тут же уснул. А когда проснулся, было утро. На небольшой кухоньке меня ждал завтрак и записка, в которой дружок предлагал мне отъедаться, валяться, читать и гулять. И предупреждал, что ни радио, ни телевизор в поселке не работают. Меня особенно заинтересовал пункт насчет гулять. Одежду свою я обнаружил чистой и сухой. Поэтому, сожрав яичницу с колбасой, запив ее чаем, напялил одежки, обулся и вышел на улицу. Если не считать Башни, которая в буквальном смысле нависала над городком, там не было ничего примечательного.