Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона - Баркова Александра Леонидовна - Страница 22

Эти эпизоды отличаются от чародейных поединков «Калевалы» лишь тем, что не подаются автором как магическое противоборство. Философия и — не побоимся этого слова — теология мира Толкина здесь оказываются искусно замаскированы под обыденность: в самом деле, непросто увидеть проявление Музыки Айнур и мощи Эру, Единого, в детских песенках хоббитов…

Совершенно иначе обстоит дело с историей Турина и Куллерво из «Калевалы». Сам Толкин признавался (Письмо № 131), что здесь есть заимствование, но любопытно, что при этом Профессор весьма скептически высказался насчет поиска таких параллелей: «Турин… как сказали бы (те, кому нравятся такого рода рассуждения, хотя толку в них чуть), унаследовавший ряд черт… финского Куллерво». От трагической истории финского героя Толкин берет лишь некоторые моменты фабулы (гибель отца и последующая гибель всего рода, скитания в лесу, невольный брак со своей сестрой), опуская другие эпизоды финского сказания. История Турина, в том виде, в котором она нам дана в «Сильмариллионе» и в «Детях Хурина», значительно глубже и прочнее связана со скандинавской культурой, нежели с финской.

Однако этому заимствованию стоит уделить внимание. В популярных статьях по Толкину говорится, что образ Турина строится на персонаже карело-финского эпоса «Калевала». А это совершенно не так! Прежде всего, «Калевала» — название не народного эпоса, а его авторской обработки, сделанной Элиасом Лёнроттом, который объединял фольклорные сюжеты в стройную и сравнительно непротиворечивую эпопею. И больше всего из героев авторизован именно Куллерво и его безымянная сестрица, с которой он совершает инцест. Куллерво — единственный уцелевший представитель своего рода, вырезанного врагом, он могуч и яростен, однако его дальнейшие приключения никак не влияют на образ Турина (Куллерво делают рабом, он придает диким зверям облик скотины, чтобы те разорвали его хозяйку). Героя фольклорной песни про инцест могут звать Куллерво, Лемминкяйненом или другими именами, но ее сюжет остается тем же: герой встречает в дороге девушку, соблазняет ее, узнает, что это его сестра, бежит к матери с вопросом, как ему теперь скрыться, мать советует ему спрятаться на острове, как это делал его отец, герой соблазняет на этом острове всех девушек и уплывает оттуда, в некоторых вариантах — взяв одну из них в жены. Что случилось с соблазненной сестрой — фольклорные песни не сообщают47. Как видим, ничего общего с трагической историей Турина и Ниэнор, за исключением самого факта инцеста.

Самоубийство сестры Куллерво, самоубийство его самого, бросившегося на меч, — это не «средневековый карело-финский эпос», как пишут некоторые популяризаторы, это сюжет Лёнротта, созданный в середине XIX века.

Такое существенное различие фольклорного и литературного текста подводит нас к очень важному выводу: источником для Толкина была именно «Калевала» Лёнротта, а не народные сказания. А это значит, что, говоря о влиянии карело-финской мифологии на Средиземье, исследователь должен использовать именно текст «Калевалы».

Говоря о «Сильмариллионе» и «Калевале» хочется отметить еще одно обстоятельство. Лёнротт десятилетиями собирал народные песни и создавал из них «Калевалу», какой он ее видел. Фольклорные записи, на основе которых он творил, в настоящее время также изданы, так что мы можем сравнить авторский текст с первоисточником (и фольклористы любят ругать Лёнротта за чрезмерно вольную работу с материалом). Это все напоминает о том, как Кристофер Толкин собирал «Сильмариллион» из разновременных текстов своего отца, отсекая одни сюжетные ходы и достраивая другие. Но позже он сам издал черновики Профессора, так что мы можем сравнить результат с первоисточником (и некоторые толкинисты очень любят ругать Кристофера за чрезмерно вольную работу с материалом). Поразительное сходство судьбы двух книг…

ОТЗВУКИ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ

Влияние античности на мир Толкина сводится к практически единственному сюжету, и это миф не о богах, а о людях. Это миф о Трое. Причем он важен для Профессора не в его греческой версии (ничего подобного «Илиаде» у него нет), а в римской и средневековой европейской: в «Энеиде» Вергилия рассказывается о том, как царевич Эней бежит через подземный ход из захваченной ахейцами Трои, спасая в числе прочих своего маленького сына Юла, рожденного богиней Венерой. Популярность этого мифа в Риме обуславливалась тем, что род Юлиев считал себя потомками Юла (к этому роду относился и император Октавиан Август, заказчик поэмы Вергилия). Так возникла идея происхождения знатнейших родов от троянцев, что приписывали себе уже средневековые европейские монархи. Тем самым легендарная история Трои продлилась в Европе на две с лишним тысячи лет.

У Толкина этот миф становится еще более масштабным. Город, захваченный врагом, откуда потомки правителя бегут через подземный ход, — это Гондолин. Ход прорыт по воле Идриль, дочери Тургона, а спасающиеся отец и сын — это смертный Туор, муж Идриль, и их сын Эарендил; вместе с ними город покидает некое число эльфов. В дальнейшем сыном Эарендила будет Элрос, первый король Нуменора, а еще через тысячелетия из гибнущего Нуменора спасутся его потомки — Элендил с сыновьями, чтобы основать Арнор и Гондор.

В таком контексте Нуменор уместно сравнить с Древним Римом. У этой аналогии много оснований — это две империи, высочайшие цивилизации своего времени, захватывавшие обширные земли. Есть и еще одна деталь, представленная у Толкина в «Алдарионе и Эрендис», где принцесса живет в скромном сельском доме, вокруг которого пасутся овцы: это идеал римской культуры времен того же Октавиана Августа: воспеванию прелестей сельской жизни посвящены многие строки Вергилия, автора «Энеиды».

Возвращаясь к собственно мифам о Трое, обратим внимание на две детали. Предатель Маэглин во время гибели Гондолина пытается сбросить Эарендила со стены, но Туор спасает сына. Это явный отзвук трагического эпизода гибели Астианакта, сына Гектора, сброшенного со стен Трои Неоптолемом или Одиссеем. Что же касается троянского коня из корабельных досок, в котором отряд Одиссея проник в Трою, то не повлиял ли он на образ драконов из железа, внутри которых находились орки (и потом внутрь них загоняли пленных эльфов)? В античном мифе деревянный конь — орудие хитрости, в «Падении Гондолина» железные драконы — знак мощи Врага (и явный отзвук Первой мировой войны), но взаимосвязь между этими образами весьма заметна.

Образ Эарендила позволяет предполагать косвенное влияние мифов, значительно более древних, чем истории Вергилия и даже Гомера. Сам Толкин признавался в одном из писем: «Как человек, интересующийся древностью, в особенности же историей языков и письменности, я, естественно, знал и много чего прочел о Месопотамии»48.

Превращение в чайку.

© Художник Елена Куканова

Эарендил, как и его отец Туор, как и его дед Тургон, — это герои, которым благоволит Валар Ульмо, Владыка Вод. Именно Ульмо посылает Тургону сон о том, что тот должен основать Гондолин, где будет надежно укрыт от Врага, затем Ульмо предстает перед Туором, чтобы сообщить, что эльфы должны покинуть Гондолин, затем он несколько раз вмешивается в судьбу Эарендила и его жены Эльвинг, благодаря чему в итоге Эарендил становится мореходом в небесном океане, а Эльвинг прилетает к супругу в образе птицы.

Возможно, здесь следует видеть влияние вавилонского сказания об Ут-Напиштиме — человеке, пережившим потоп. В отличие от библейского Ноя и греческого Девкалиона, которые, построив ковчег и спасшись в нем, в финале умирают как обычные люди, Ут-Напиштим получает бессмертие, причем вместе со своей женой; боги поселяют их в некоей волшебной стране, находящейся по ту сторону зачарованных вод. И хотя мотив потопа не связан непосредственно с Эарендилом, ряд деталей свидетельствует о том, что Толкин знал вавилонский эпос о Гильгамеше, где изложен этот миф.