Заблуждения толпы - Бернстайн Уильям Дж. - Страница 46

Изобретение Гутенбергом массового книгопечатания около 1450 года устранило эту преграду на пути к техническому прогрессу, но ведь имелись и другие: ВВП на Западе на душу населения практически не увеличивался до 1600 года, а на Востоке и подавно стал расти намного позже.

В 1620 году философ Фрэнсис Бэкон опубликовал труд под названием «Novum Organum Scientiarium» («Новый инструмент науки», иначе «Новый Органон»). До Бэкона «натурфилософы», как тогда называли ученых, строили познавательные модели при помощи аристотелевского метода дедукции, исходя из аксиом – основополагающих и неоспоримых принципов, на которых зиждились все дальнейшие рассуждения. В этой системе наблюдаемые факты оказывались едва ли не второстепенными.

«Новый Органон» сам по себе выступал как разновидность «замещения», причем гениальность Бэкона проявлялась двояко. Во-первых, утверждалось, что старая аристотелевская система дедуктивного мышления мешает человеческому развитию; во‐вторых, предлагалась жизнеспособная альтернатива, «индуктивный» процесс тщательного накопления эмпирических данных, которые впоследствии сопоставляются с конкретной теорией (в этом состоит суть современного научного метода). За несколько поколений интеллектуальные отпрыски Бэкона – Гук, Бойль и Ньютон, если назвать лишь некоторых – придумали и учредили Королевское общество содействия естественным знаниям (ныне известное просто как Королевское общество). Позднее аналогичные организации появились по всей Европе, обеспечив колоссальное ускорение научных открытий³⁵².

Семнадцатое столетие оказалось повивальной бабкой не только для научного метода, но и для второй социальной революции, то есть для создания эластичной валюты ^[107]. Большинство американцев ошибочно полагает, что деньги – это зеленые бумажки, объявленные правительством «законным платежным средством для всех обязательств, государственных и частных», или, как в недавнем прошлом, штампованные кругляши из золота и серебра. Но в древнем мире деньгами могло быть почти все – скажем, мера пшеницы, масла или, чуть позже, серебра. Лишь в середине седьмого столетия до нашей эры лидийцы в Малой Азии стали чеканить первые монеты из электрума, смеси золота и серебра.

Сегодня мы живем в совершенно другом мире. В Соединенных Штатах Америки всего десятая часть денег представлена банкнотами и монетами в обращении; остальное создается нажатиями клавиш в правительственных и банковских компьютерах. Так, банк выдает ипотечный заем не в виде спортивной сумки, битком набитой зелеными бумажками с портретами Александра Гамильтона, Бена Франклина и других покойных президентов; нет, он отправляет пакет электронов на адрес соответствующей компании. Уж наверняка эти чеки и электроны не обеспечены нужным количеством банкнот и монет, не говоря уже о золоте, серебре или поголовье скота.

Такую кредитную систему обычно называют «банкингом с частичным резервированием», и она стала еще более эластичной за столетия после возникновения в кругах ювелиров семнадцатого века. Если первые банки выпускали сертификаты с коэффициентом резервирования намного выше соотношения 2:1, они рисковали тем, что однажды скопом явятся вкладчики, требующие возврата своих средств. С развитием банковских консорциумов и государственных центральных банков это соотношение возросло примерно до 10:1 для коммерческих банков (порой, для инвестиционных банков, оно намного выше). Насколько возрастет коэффициент резервирования, зависит от того, сколько потребители и инвесторы хотят заимствовать, насколько банки готовы предоставлять ссуды, и, все чаще, от того, какой уровень кредитования одобряется государственными регулирующими органами³⁵³. Подходящей метафорой увеличения нормы резервирования будет растягиваемая резиновая лента: закон США 1913 года, учредивший Федеральный резервный банк, обязал последний «обеспечивать эластичность валюты»³⁵⁴.

Рынок жилья начала 2000-х годов будет прекрасным примером парадигмы Хаймана Мински. До 2000 года этот рынок оставался достаточно спокойным, стабильным и даже унылым. Банки выдавали ипотечные кредиты только надежнейшим заемщикам, то есть тем, кто мог похвастаться отличной кредитной историей, стабильным доходом и малыми долгами; эти люди занимали гораздо меньше рыночной стоимости своих домов. Следовательно, они почти всегда погашали ипотечные кредиты по графику, процент отказов был низким, а банки получали скромную прибыль.

Однако руководители банков начали замечать, что конкурирующие организации с менее жесткими требованиями к обеспечению кредитов обслуживают больше заемщиков и тем самым зарабатывают больше денег; в конце концов почти все банки последовали их примеру. Приблизительно тогда же стало бросаться в глаза другое явление: банки начали продавать ипотечные кредиты фирмам с Уолл-стрит, которые объединяли кредиты во все более сомнительные пакеты вроде обеспеченных долговых обязательств (CDO). Эта так называемая секьюритизация ссуд переносила риски дефолта домовладельцев по ипотеке от банков – источников кредита, хорошо знавших заемщиков, на доверчивые финансовые учреждения и правительства по всему миру, ведать не ведавшие, кто все эти люди.

Упадок стандартов кредитования распространился по всей банковской системе, понемногу начало увеличиваться количество дефолтов. Исходно стоимость базового обеспечения, в данном случае домов, возрастала, так что банки и держатели ипотечных ценных бумаг несли незначительные потери, ведь собственность недобросовестного заемщика можно было конфисковать и перепродать с прибылью. Но около 2007 года объем принудительной продажи таких домов вызвал снижение цен, и банки с держателями ценных бумаг стали нести убытки; в конце концов некоторые из них обанкротились и / или обратились за федеральной помощью. Как следствие, стандарты кредитования снова были ужесточены. Это фактическое прекращение кредитования со стороны банков привело к дальнейшему снижению цен на жилье и заставило домовладельцев отказаться от ипотечных кредитов.

Подобное происходило не только в Соединенных Штатах Америки, но по всему миру. В первые пять лет жилищного пузыря (примерно в 2002–2007 годах) основным доказательством добросовестности заемщика на рынке ипотечного кредитования было, образно выражаясь, наличие пульса; после краха банки принялись считать золотые пломбы во рту потенциального кредитуемого. Точно так же потребители, инвесторы и потенциальные домовладельцы стали гораздо больше интересоваться погашением долга, а не его приобретением, из-за чего снизилась доступность кредита и сократилась денежная масса.

Мински, скончавшийся в 1996 году, учил, что этот цикл является неизбежным результатом эластичности валюты: банки, как центральные государственные (тот же Федеральный резерв), так и частные, могут увеличивать и сокращать предложение денег. Также, указывал он, эти колебания объема денежной массы затрагивают практически все области рыночной экономики, не только жилищный сектор, но и корпоративное управление, а также рынки акций и облигаций.

Знаменитая «гипотеза нестабильности» Мински гласит, что в безопасной и стабильной финансовой среде деньги неизбежно перетекают от надежных заемщиков к тем, кого принято называть потенциально уязвимыми. В конце концов ситуация выходит из-под контроля, что и порождает вышеупомянутые кризисы, из-за чего кредиторы и инвесторы становятся более осмотрительными, а цикл начинается заново; можно грубо предположить, что этот процесс занимает около десятилетия. Коротко говоря, стабильность порождает нестабильность, а нестабильность ведет к стабильности; кредиторы при этом периодически «ломают» экономическую систему своими страхами и жадностью³⁵⁵. Конечно, без алчных заемщиков жадным кредиторам попросту не хватало бы клиентов.

Мински, должно быть, интуитивно понимал, пусть и не говорил о том впрямую, что здесь необходимо наличие еще двух условий, помимо «замещения» и доступности кредита: забывчивость общества в отношении предыдущих циклов и отказ от привычных и разумных, объективных способов оценки рисков.