Заблуждения толпы - Бернстайн Уильям Дж. - Страница 30

Испытуемого проверяли последним или предпоследним, тем самым исподволь заставляя выслушивать ответы помощников Аша, прежде чем отвечать самому. Когда «подставные» отвечали верно, испытуемые вели себя аналогично тем, кого проверяли поодиночке, давали правильные ответы по всем двенадцати парам карточек в 95 процентах случаев. Но вот когда «подставные» преднамеренно отвечали ошибочно, показатели испытуемых резко снижались. Лишь 25 процентов из них правильно определили все двенадцать пар, зато (поистине невероятно!) 5 процентов опознали все двенадцать пар неправильно²¹². Вдобавок испытуемые действовали последовательно, методом проб и ошибок: те, кто сильнее поддавался влиянию «подставных» на первых шести парах, давали неправильные ответы и на последних шести парах. Иначе говоря, некоторые испытуемые оказались куда более внушаемыми, чем прочие.

Рис. Карточки из экспериментов Аша

После экспериментов Аш опросил испытуемых, и следует отметить, что их реакция крайне познавательна. Подверженные внушению выражали беспокойство по поводу того, что зрение или мыслительные способности их подводят; один из них прокомментировал: «Я точно знаю, что группа не может ошибаться»²¹³. Даже те, кто меньше поддавался внушению, пребывали в недоумении из-за своего несогласия с большинством, причем они продолжали ощущать собственную правоту, а несколько человек и вовсе гордились собой.

Поразительные эксперименты в области социальных наук часто порождают изрядное количество городских легенд, как и произошло с результатами экспериментов Аша. За десятилетия после публикации плодов исследования выводы, к которым он пришел, часто мелькали в популярной прессе, в учебниках и даже в академической среде в качестве доказательств того, что большинство людей суть убежденные конформисты²¹⁴.

Впрочем, эти данные в реальности рисуют куда менее однозначную картину. Больше половины ответов испытуемых в присутствии неправильно отвечавших «подставных» были правильными, то есть нонконформистскими. А присутствие хотя бы одного-единственного «подставного», отвечавшего правильно, значительно снижало частоту ошибок среди испытуемых. Пожалуй, корректнее будет говорить, что эксперименты Аша показали: некоторые люди более поддаются внушению, чем остальные, а многие – 25 процентов испытуемых – нисколько не внушаемы. Не составляет труда допустить, что Аш легко выявил бы тех, кто податлив к энтузиазму финансовых пузырей или падок на апокалиптические посулы.

Результаты Аша тем ярче, что немногие задачи на свете могут соперничать в эмоциональном нейтралитете с установлением правильной длины прямой линии. То же самое можно сказать о зевоте: это занятие никак не назовешь эмоционально вовлекающим. Тем не менее, что хорошо известно большинству из нас и было доказано экспериментально, зевота заразительна. Причем ей поддаются нормальные, полностью бодрствующие субъекты – не только из-за примера окружающих, но и вследствие демонстрации видеороликов, на которых зевают, даже прикрывая рот. Любопытно, что видео, на котором был виден лишь рот, зевоты не вызывает²¹⁵.

В эмоционально нагруженных ситуациях конформизм возрастает. Рассуждения Чарльза Киндлбергера ^[79] о пагубных последствиях наблюдения за тем, как богатеет кто-то другой, вполне сочетаются с выводами Аша относительно большей внушаемости ряда испытуемых; те, кто успешно сопротивляется социальному давлению в лабораторных условиях, с неменьшей вероятностью устоят перед эмоционально нагруженным массовым заблуждением.

Подражание – не просто наиболее искренняя форма лести; это умение необходимо для нашего выживания. На протяжении человеческой эволюции наш вид вынужденно адаптировался к широкому разнообразию условий окружающей среды. Эта адаптация протекала двояко. Во-первых, в физической форме: если взять самый очевидный пример, кожа африканцев темнее, чем у северных европейцев, потому что им нужно как-то защищать подкожные ткани от яростного тропического солнца, а более светлая кожа способствует ускоренной выработке витамина D в менее солнечных северных широтах.

Вторую форму адаптации можно назвать культурной или психологической. Как отмечают пионеры эволюционной психологии Роберт Бойд и Питер Ричерсон, набор навыков для выживания в тропических лесах Амазонки сильно отличается от того, который необходим для обитания в Арктике, где «нужно уметь изготавливать десятки насущных приспособлений – каяки, теплую одежду, за-зубренные гарпуны, масляные лампы, укрытия из шкур и снега, очки против снежной слепоты, собачьи упряжки и инструменты для изготовления других инструментов… Да, люди – довольно умные животные, но мы не можем всего этого сделать, потому что мы недостаточно умны. Каяк – чрезвычайно сложный предмет со множеством характеристик. Сделать хорошую лодку – значит найти такую крайне редкую комбинацию характеристик, которая позволит изготовить нечто полезное»²¹⁶.

Иными словами, смастерить каяк из местного сырья, если вы никогда не видели раньше, как это делается, практически невозможно. То же самое верно для принципиально отличного набора навыков, нужного уроженцу берегов Амазонки. Людям понадобилось менее десяти тысяч лет для того, чтобы пересечь Берингов пролив и дойти до Амазонки, а это значит, что у нас должна была развиться склонность к успешному подражанию. По словам Бойда и Ричерсона, возможность выживать в столь разных окружениях означает, что людям пришлось «совершенствовать (в культурном отношении) адаптацию к местной среде – каяки в Арктике, духовые трубки в Амазонии; эта способность подразумевает умелую адаптацию к хаотическому, быстро меняющемуся миру эпохи плейстоцена. Однако те же самые психологические механизмы, которые наделяют нас этим преимуществом, чреваты соответствующими проблемами. Чтобы воспользоваться преимуществами социального обучения, люди должны быть легковерными… Мы создаем удивительные приспособления вроде каяков и духовых трубок, но беда в том, что стремление к быстрой и простой адаптивности неизбежно приводит к воспроизводству некорректных адаптаций, возникающих так или иначе»²¹⁷.

За последние пятьдесят тысяч лет человечество распространилось из Африки практически по всем уголкам планеты, от арктических берегов до тропиков и изолированных островов посреди огромного Тихого океана. Наша способность адаптации к столь разнообразным условиям окружающей среды в ходе миграций позднего плейстоцена из арктических широт к Магелланову проливу опиралась на умелое подражание. Увы, многие «приспособленческие» практики каменного века оказались скверной адаптацией с точки зрения современного мира: классическим примером служит наше исконное пристрастие к богатым энергией жирам и сахару, дефицитным и животворящим в нашем эволюционном прошлом, ныне свободно доступным в дешевой и нездоровой пище. А наша древняя склонность к подражанию тоже нередко проявляется как скверная адаптация, порождая, по знаменитым словам Маккея, «распространенные массовые заблуждения и безумства толпы».

* * *

Распространение массовых заблуждений также подпитывается еще одним древним психологическим стимулом, а именно нашей склонностью отмахиваться от фактов, которые противоречат повседневным убеждениям. В 1946 году психолог Фриц Хайдер сформулировал так называемое правило «сбалансированного состояния», чтобы объяснить, как люди обрабатывают сложные и зачастую противоречивые объемы данных, получаемые в повседневной жизни. Давайте вообразим, что у нас есть знакомый по имени Боб и что у него и у нас имеется свое мнение по некоему эмоционально окрашенному поводу – например, какая мобильная экосистема лучше, Android или iOS.

Если кто-то восхищается Бобом и они оба думают, что iPhone – это круто, тогда им комфортно вдвоем: налицо сбалансированное состояние, о котором рассуждал Хайдер. А если кто-то считает, что iPhone – это круто, но Боб обожает свой телефон на Android, и потому приятель видит в нем невежественного болвана, тут налицо тоже сбалансированное состояние, поскольку отрицательное мнение приятеля о Бобе позволяет отвергать противоположное мнение Боба²¹⁸. Но если человек восхищается Бобом, расходясь с ним в оценке мобильных экосистем, перед нами некомфортное, несбалансированное состояние.