Зеленая магия - Кобербёль Лине - Страница 10

• Предыдущая
• 10/20
• Следующая

Земля была серой, как грязный школьный мел. Ветер шелестел высохшими стеблями. И где-то вдалеке раздавался звук, который словно проникал тебе под кожу, — тонкий безутешный плач голодного ребенка.

Откуда я узнала, что ребенок плачет именно от голода? Да ниоткуда, я знала это, и все тут.

— Унылая картина, — поежилась Вилл.

Вообще-то нельзя было сказать, что мы оказались в голой пустыне. Вдоль дороги высились деревья, крепко вцепившиеся в землю своими корнями. Хотя листьев на этих деревьях не было. Ячмень и пшеница в полях по обе стороны от дороги засохли на корню, оставив только тонкие шуршащие стебли, выгоревшие на солнце и ветру до белизны. Из серой почвы не пробивалось ни единой травинки.

— Сдается мне, надо было взять с собой в дорогу какой-нибудь провизии, — пробормотала Ирма.

Она всего лишь хотела пошутить, но фраза прозвучала как-то плоско и неуместно. Никто даже не улыбнулся.

— Давайте найдем этого ребенка, — решительно сказала Вилл. — Не знаю, как вы, а я не могу стоять столбом и слушать, как кто-то надрывается.

В давние времена это был уютный зажиточный городок. Признаки этого все еще можно было найти на улицах, но ярко расписанные ставни теперь высохли и потрескались. Пустые рыночные прилавки, верно, когда-то ломились от товаров; огромные голые деревья в сквере в былые дни укрывали в своей тени усталых путников.

В городе по-прежнему жили люди, они работали, волочили куда-то тележки, торговали утварью, например, деревянными мисками и глиняными горшками, но, похоже, никто не горел желанием их покупать. Эти люди казались такими же серыми как высохшая почва, и такими же выгоревшими, как белесые стебли в полях. В них не осталось красок, да и жизнь-то едва теплилась.

Мы различили какой-то новый шум, не похожий на хлопанье старых ставней на ветру. На площади у фонтана несколько женщин были заняты стиркой, они сосредоточились на своём деле, не разговаривали, не пели, не смеялись, как это обычно делают прачки. Мы подошли поближе. Хоть мы явно были для них чужеземками, наряженными в странные одеяния, они только окинули нас пустыми взглядами и угрюмо вернулись к работе. Они лишились даже любопытства.

Один из торговцев, продававший деревянные миски и шкатулки, закричал погромче, чтобы привлечь покупателей:

— Отличные миски, лучшее качество, две штуки на пенни.

Но в голосе его не слышалось никакого воодушевления, никакой надежды. Он понимал, что ничего не продаст. Он просто пришел сюда по привычке.

И когда на площади на несколько мгновений установилась унылая гнетущая тишина, мы снова услышали плач голодного малыша.

Я решительным шагом направилась к тому месту, где продавец мисок установил свой убогий прилавок. При моем приближении он механически поднял голову, и в его глазах зажглась надежда.

— Миленькая девочка в красивом платьице, — затараторил он, пытаясь изобразить на лице улыбку. — Ну конечно, такой девочке нужна хорошая шкатулочка для ее милых безделушек!

Мне было жаль разочаровывать его. Но ведь, купив одну шкатулку, я не спасу город от того, что его убивает. К тому же, мне попросту нечем было заплатить.

— Чей это ребенок? — спросила я.

Его взгляд снова сделался пустым, а голова поникла.

— Мары Горшечницы, — ответил он безучастно. — Ревет с самого полудня, да никто ему не поможет.

— А где живет Мама?

— Тебе-то это зачем?

А затем, что я, как и Вилл, не могу спокойно слушать, как плачет ребенок. Конечно, я не стала объяснять это усталому торговцу.

— Нужно. Пожалуйста, скажите мне!

— Вниз по улице, дом с синей дверью и белой кирпичной трубой.

— Спасибо большое.

— Баю-баюшки-баю, — монотонно тянул усталый голос, доносившийся вместе с тонким детским плачем из открытого окна, — песню я тебе спою…

Мы постучали в синюю дверь. Пение прекратилось.

— Входите.

Ирма толкнула дверь. Мы увидели темноволосую женщину сидевшую возле гончарного круга. Когда мы вошли, она подняла на нас взгляд.

— Кто вы такие? — никаких тебе вежливых приветствий — наверное, из-за измотанности.

— Путницы, — ответила я. Думаю, более подробные объяснения были ни к чему. — Мы услышали детский плач и подумали… Ну, подумали, может, мы можем чем-то помочь…

Ребенок съежился в кроватке, стоявшей неподалеку от круга. Это был маленький мальчик, темненький, как и его мать, бледный и захлебывающийся от рыданий.

— Ах, ну да, — кивнула женщина, — конечно, вы можете. Всего лишь поставьте на стол кашу, хлеб и мед, а я угощу вас своим лучшим сидром, — она рассмеялась, но смех этот был полон горечи. — Он плачет, потому что голоден, бедняжка. И ничего тут не поделаешь. Придется ждать до вечера, до очередной раздачи, и тогда он получит свою жалкую пайку.

Говоря, она не переставала вращать круг. Я во все глаза смотрела, как в ее руках бесформенный комок глины превращается в красивый тонкостенный кувшин.

— Вы хотите сказать, в доме совсем нет еды?

Она бросила на меня колючий сердитый взгляд. Если бы была, вы думаете, мой малыш плакал бы сейчас от голода?

— Нет… Я… Я не хотела сказать ничего такого. Просто… — Я вспомнила о своем доме, о замороженном мясе в морозилке, о стройных рядах банок с консервами и упаковок со спагетти, о набитом всякими вкусностями холодильнике, Я никогда не задумывалась о еде. Для меня голод обычно означал легкое неуютное чувство, о котором забываешь, когда сжуешь какой-нибудь бутерброд. — Там, откуда я пришла, всегда полно еды, — наконец вымолвила я.

— Ну так возвращайся туда, если можешь, — сказала Мара Горшечница, немного смягчившись. — Иначе ты очень скоро пожалеешь, что попала в эти проклятые места. — Она отбросила рукой прядь упавших на глаза темных волос, на лбу остался красноватый мазок глины. — Знаете, когда-то этот город назывался Изобилие. Потом название изменилось. — Она снова горько усмехнулась. — Теперь мы зовем его Голод.

Мы все принялись рыться в карманах, но нашли только две пластинки жевачки.

— Все равно, что ничего, — вздохнула Вилл. — От жевачек только аппетит разыгрывается.

• Предыдущая
• 10/20
• Следующая