Девственность, (не)дорого (СИ) - Анкай Виктория - Страница 4

— Чего сопли жуёшь, Ксанка? — в кухню заглянула тёть Вера, соседка по коммуналке. — Я у тебя тут чайку погрею? — она уже протиснула свою габаритную тушку, опоясанную зеленым фланелевым халатом, на мою законную территорию, придерживая рукой закопчённый чайник неопределенного цвета времён СССР, скептически косясь на мою новенькую чёрную индукционную панель. — У нас там Иваныч опять буянит…

— Нет! — я в порыве праведного гнева хлопнула ладонями по столу, мысленно тут же извиняясь перед своим гарнитуром, ибо такие вольности я себе обычно не позволяю и всем сердцем стараюсь беречь всё, что досталось мне с таким трудом. — Ваш чайник не подойдёт к плите, я уже Вам говорила! Для неё нужна специальная посуда! — я снова всхлипнула, поднимаясь с места и загораживая собой фасад кухни. — И вообще, Вера Владимировна! Я же Вас просила — можно не заходить ко мне без предупреждения?! Трудно постучаться?

— Да чего ты завелась-то? — соседка противно насупилась, кусая выцветшие губы и упирая в бок свободную руку. — Чай не одна в квартире живёшь, а зазналась-то, зазналась… Стыдно должно быть, Ксюша, — тёть Вера состроила обиженную гримасу, стреляя глазами по сторонам. — Кипяточку пожалела…

— Тёть Вер, я занята! — мне хватило времени, чтобы успокоиться и грозно нахмуриться. — Вы на чужой территории сейчас, я же к Вам в комнату не прихожу и не требую чаю…

— Так ты приходи! — на этот раз соседка доверительно распахнула глаза под нависшими веками. — Я тебе всегда рада! Забыла, как я за Олей присматривала, пока ты… — она многозначительно прокашлялась, — ночами пропадала чёрти где…

Стиснула зубы, сдерживая мат.

— Работала я тогда в ночь, Вера Владимировна! И Вы это прекрасно знаете! И Оле тогда было почти десять, за ней и присматривать не надо было, и я Вас не просила…

— Ну конечно, ага, — тёть Вера попятилась к двери, обиженно сопя. — То-то ты тогда вон Сонькой-то и забеременела, на работе на своей ночной…

Вот сука, а!

— Идите уже! И без стука не заходите больше, будьте так любезны…

— Да и пожалуйста! Вот придёшь соли или сахара попросить — я тебя тоже из общей кухни выставлю, вот посмотришь!

Да я на общей кухне лет пять не была! С тех самых пор, как переоборудовала и приватизировала это помещение, когда-то бывшее прачечной, а потом, когда в обиход вошли компактные машинки-автоматы, превратившееся в склад общеквартирного хлама! Правда, теперь, с рождением ещё двоих детей, эта просторная и достаточно светлая из-за огромного окна комната стала для меня не только кухней, но и спальней — я даже заказала отдельный шкаф в новом гарнитуре, куда теперь складывала раскладушку и постельные принадлежности…

Соседка нарочно хлопнула дверью, завершая разговор.

Господи, ну вот за что…

Села обратно за стол, прикурила третью сигарету. Закрыла лицо ладонями…

Вот если бы мне удалось выкупить ещё две комнаты, то я смогла бы обратиться за разрешением и поставить перегородку от соседей. Так многие поступили в этом доме. Но у меня нет денег…

Девственность. Конечно, она не решит всех проблем. Но если выгорит…

Ну что я правда теряю? Нет, так пойду и уберу её тем же хирургическим путём! Потом, когда-нибудь… Когда рассчитаюсь с долгами и накоплю немного денег…

Ненавижу больницы… Любые и по любому поводу, даже вот такие дорогущие платные клиники, куда я по факту обратилась вовсе не за лечением, а из-за собственной дурости. И врачей в белых халатах тоже ненавижу… Даже если это гинеколог в синем костюме. И Люську тоже… Ненавижу…

— …Операция несложная, длится максимум полчаса, во избежание стрессовой ситуации мы вводим общий наркоз, но у нас есть пациентки, которые приходят, кхм… не первый раз, и им мы делаем под местной анестезией… В общем, волноваться совершенно не стоит, к вечеру пойдёте домой, — Юрий Евгеньевич со скучающим видом смотрел в окно на солнечные блики, повторяя одно и то же по пятому кругу, пока меня готовили к операции. Оглянулся, мазнул по мне равнодушным взглядом… — Это что? Вы что, плачете? — он на долю секунды с изумлением поднял брови, растерянно развёл руками, но тут же снова вздохнул, теряя ко мне всякий интерес. — Больно не будет, я же объясняю… Бояться тоже совершенно нечего…

Да как будто слёзы только по этим причинам могут быть! Я… Я, может, психологически не готова! Ни к операции, ни к девственности, будь она неладна! Как и к тому, чтобы лежать тут в кресле с раздвинутыми ногами перед каким-то левым мужиком и ждать, пока он полезет этими железными штуками туда, где его быть не должно…

— Я три раза рожала, боли я не боюсь, — голос почему-то охрип и больше походил на шёпот.

— Передумали? — Юрий Евгеньевич насмешливо ухмыльнулся, натягивая перчатки, поданные ему медсестрой.

Я шмыгнула носом, переключая внимание на вторую девушку, нацепившую мне на руку тонометр.

— Н-нет… — слёзы потекли пуще прежнего.

— Так, надо успокоиться. С минуты на минуту ждём анестезиолога, а Вы тут у меня в слезах, — этот, мать его, доктор всё-таки строго нахмурился. — Был бы повод к тому же…

Повод и так есть! Я неисправимая дура — чем плохая причина для самоедства и истерики?

А если серьёзно, странно, что я вообще не разревелась взахлёб — именно так я поступила в детстве, когда мне зашивали коленку после падения с велосипеда, также рыдала, когда мне накладывали гипс на сломанную кисть в пятом классе, а когда меня зашивали после третьих родов, я вообще выла белугой… И нет, не от боли. А потому что я… я п-просто… н-не могу контролировать эти с-слёзы…

— У м-меня, может, психологическая т-травма из-за предстоящей операции… — я вполне правдоподобно состроила страдальческое лицо. — Х-хирургическое вмешательство, з-знаете ли, ни разу не шутки…

Дверь кабинета внезапно распахнулась. В помещение влетела невысокая красивая женщина лет сорока пяти с идеальной причёской под миниатюрным колпачком, загорелая будто только что с югов, с идеальными точёными чертами лица, явно тоже вышедшими из-под ножа пластического хирурга, с невозможно прямой осанкой и нереально обаятельной улыбкой.

— Доброе утро! — её сильный мелодичный голос разлетелся по всем уголкам операционной. — Кого штопаем сегодня? Всё подготовили? — она только сейчас принялась надевать маску на лицо. — Евгеньевич, придвинь мне капельницу…

Захлопала ресницами, отгоняя настырные слёзы — одно дело перед хирургом реветь, а совсем другое — перед такой вот жизнерадостной мадам в полном расцвете лет… Стыдно. Если она не жена Юрию Евгеньевичу, что в принципе не исключается, то они по-любому трахались хоть пару раз на рабочем месте — слишком заметная и холёная дама. Вот у такой бы девственность точно купили даже в её возрасте…

— Ой… А… — слегка ошалевший взгляд женщины остановился на моём лице. — У нас гименопластика вроде… Или я путаю с утра, не проснулась ещё…

— Да, — Юрий Евгеньевич вполне буднично кивнул, с противным лязгом перебирая инструменты на столике. — Именно она, Любовь Васильевна… Можно уже колоть…

— А-а-а… Ну хорошо, — Любовь Васильевна быстро взяла себя в руки. Сама подтащила капельницу куда нужно, взяла со стола подготовленный шприц и ампулу…

Зажмурилась, мечтая уже быстрее провалиться в глубокое беспамятство и хотя бы на ближайшие полчаса выпасть из жизни — я и так на нервах не спала всю ночь, может, хоть отдохну… Набрала в грудь воздуха, стиснула зубы, чтобы снова не пустить слезу…

— Та-а-ак, — прохладные женские пальцы в тонких перчатках цепко обхватили моё запястье. — Потерпите секундочку… — едва ощутимый укол царапнул кожу. — Не волнуемся, всё хорошо… Ввожу препарат…

Господи помо…

Спасительная темнота.

Какого-то чёрта снились зайцы. Я точно знала, что это зайцы, а не кролики, хотя ни разу в жизни не видела ни тех, ни других при близком рассмотрении, только за стеклом зоопарка. И эти звери прыгали вокруг огромного толстого дерева, единственного на ровном зелёном газоне. И, кажется, такая умиротворяющая картина должна была бы нести в сознание гармонию и покой, но почему-то не несла… Я в этом сне оказалась зверски голодной и готова была сожрать всех этих зайцев вместе с шерстью, но не могла поймать ни одного. А ещё дико хотелось пить, в туалет, было жарко и воняло каким-то навозом… А чёртовы зайцы смотрели на меня как на дуру, прижимали уши и с громким хрустом жевали сочную молодую траву. И сквозь этот завуалированный кошмар изредка прорывались какие-то чужеродные звуки, чьи-то негромкие голоса, стерильные запахи больницы…