Сокрушительный удар - Френсис Дик - Страница 7
- Предыдущая
- 7/43
- Следующая
На Брайтонском шоссе движение очень оживленное даже сейчас, после полуночи. Самое неподходящее место для лошади.
Я снова натянул повод. Мой стиплер немедленно вскинул голову, насторожил уши и заржал. Потом повернул голову направо, в сторону приближающихся фар, и заржал снова. Каким-то образом он почуял, что где-то рядом есть другая лошадь. Я не в первый раз позавидовал этому недоступному человеку чутью.
Я поспешно повернул на юг, по краю луга, отчаянно надеясь, что там действительно мой двухлеток, а не пони из цыганского табора.
Издалека вдруг донесся душераздирающий визг тормозов, метнулся свет фар, грохот, звон разбитого стекла...
Мой конь испустил ржание, больше похожее на вопль. Всаднику стало дурно.
«О господи! — думал я. — Господи боже мой!»
Я перешел на шаг и обнаружил, что весь дрожу. Впереди слышались крики, снова скрип тормозов... Я провел рукой по лицу. Мне вдруг захотелось заснуть и проснуться уже завтра, чтобы не видеть того, что будет сейчас. Нет, не завтра, а через неделю. Или лучше через год.
И вдруг из сумятицы мечущихся фар вырвалась темная тень! Я глазам своим не поверил. Тень с бешеной скоростью неслась в мою сторону, цокая копытами.
Двухлеток был в панике. Он промчался мимо размашистым галопом на скорости сорок миль в час, словно собирался выиграть Тройную Корону.
Слава богу, цел! Стараясь не думать о тех, кто был в разбившейся машине, я развернул стиплера и пустился в погоню.
Состязание было неравное: престарелый стиплер против молодого горячего спринтера. Но мое беспокойство передалось коню и горячило его не хуже шпор. Он несся во весь опор, хотя на такой местности это было чистейшим безумием.
Почуяв нас, двухлеток мог воспринять это как вызов и прибавить ход, но, слава богу, он, наоборот, успокоился, услышав позади другую лошадь, чуть сбавил скорость и позволил мне постепенно приблизиться к нему.
Я заходил снаружи, оставляя двухлетка слева от себя. Он стоял в деннике без недоуздка, и хотя у меня был при себе аркан, набросить его на всем скаку смог бы разве что циркач, а никак не жокей с тремя спаянными позвонками и плечом, вылетающим из сустава от любого хорошего рывка.
Мы приближались к развилке. Впереди был большой перекресток. Только второй аварии мне и не хватало! Придется рискнуть. Двухлетка необходимо любой ценой загнать в деревню.
Я отжимал стиплера влево, пока не коснулся коленом бока беглеца. Осторожно потыкал его носком в ребра, пока он не понял, чего от него хотят, а когда мы поравнялись с перекрестком, пнул его посильнее и надвинулся на него своим конем.
Двухлеток повернул, сумев не потерять равновесия, так послушно, словно я сидел на нем верхом. Оказавшись в деревне, он снова вырвался вперед, видимо, потому, что, удаляясь от шоссе, я инстинктивно придерживал своего коня. Поворачивать на всем скаку лучше не стоит.
Двухлеток научился этому на собственном горьком опыте. При повороте на луг его занесло, он изо всех сил попытался удержаться на ногах, из-под копыт брызнули искры, он споткнулся о бугорок — и полетел кубарем. Я спрыгнул, схватил своего стиплера под уздцы и бросился к распростертому на земле двухлетку. Колени у меня подгибались. Ну не мог же он порвать связку здесь, на мягкой траве, после всех тех опасностей, из которых он вышел невредимым!
Не мог.
И не порвал. Он просто был оглушен падением. Он еще немного полежал, тяжело поводя боками, а потом встал.
Пока он лежал, я накинул на него аркан и теперь повел их обоих к конюшне, держа в одной руке аркан, а в другой повод стиплера. Оба дымились и раздували ноздри, а взнузданный стиплер ронял с удил пену; но шли оба ровно, не хромая.
С неба струился лунный свет, прохладный и успокаивающий. Во дворе я привязал стиплера к изгороди, отвел двухлетка обратно в денник и только тут заметил, что на нем нет попоны. Как-то он ухитрился содрать ее, пока шлялся. Я принес другую и застегнул ее. По-хорошему, надо бы его еще с полчасика повыводить, чтобы остыл, но у меня не было времени. Я вышел, закрыл дверь денника, задвинул засов и еще раз подумал — как же это я ухитрился не запереть его вечером?
Я вывел машину из гаража и вернулся на шоссе. На месте аварии собралась приличная толпа. Кто-то размахивал фонариками, направляя движение транспорта. Когда я остановился на обочине, один из самодеятельных регулировщиков сказал мне, чтобы я проезжал мимо — тут и так полно зевак. Я сказал, что живу неподалеку и приехал посмотреть, нельзя ли чем помочь, и оставил его разбираться со следующим любопытным.
По противоположной стороне тоже ехало немало машин, но авария произошла здесь, на ближайшей полосе. Я со страхом присоединился к группе в центре событий. Автомобильные фары рельефно выхватывали их из темноты. Несколько мужчин. Все на ногах. И девушка.
Ее машина пострадала больше всего. Одним боком она вписалась в столб, на котором висел указатель на нашу деревню, а задняя часть была сплющена темно-зеленым джипом, который стоял наискосок поперек дороги. Из разбитого радиатора капала вода, на капоте лежали морозные осколки ветрового стекла.
Владелец джипа шумно выражал свое негодование, кричал, что нельзя давать женщинам водить машину и что он тут ни при чем.
Девушка стояла и смотрела на останки оранжевого «МГБ-ГТ», зарывшегося носом в кювет. На ней было длинное текучее платье, белое, с тонким черным узором и переливающимися серебряными нитями, и серебряные туфли, и волосы у нее были серебристо-белые, прямые, до плеч. Девушка была в крови.
Сперва я удивился, что она стоит одна. По идее, мужчинам полагалось бы суетиться вокруг нее, кутать ее в пледы, перевязывать ее раны и вообще всячески о ней заботиться. Но когда я заговорил с ней, я все понял. Она была полна ледяной уверенности в себе. Такая же холодная и серебристая, как лунный свет. Несмотря на то, что у нее шла кровь из царапины на лбу и она размазала кровь, пытаясь ее вытереть, несмотря на то, что на правом рукаве у нее расползалось большое красное пятно и красивое платье спереди было заляпано кровью, она тем не менее всем своим видом демонстрировала, что в помощи не нуждается. И она была вовсе не такой юной, как показалось мне на первый взгляд.
— Она пересекла мне дорогу! — орал водитель джипа. — Прям поперек свернула! Конечно, я в нее врезался! Заснула небось за рулем, это наверняка! А теперь вешает лапшу на уши насчет какой-то там лошади. Представляете? Она, мол, свернула, чтобы не врезаться в лошадь! Заснула она, вот и все! Приснилась ей эта лошадь! У-у, с-сука!
Шок иногда действует на людей таким образом. Отчасти я его понимал — он, видимо, действительно сильно перепугался.
— Лошадь действительно была, — сказал я девушке. Она невозмутимо пожала плечами.
— Да, конечно.
— Он... он удрал из моей конюшни и выбежал на дорогу.
Все негодующие взгляды немедленно устремились на меня, и я сделался новой мишенью гнева водителя джипа. Оказывается, с девушкой он вел себя весьма сдержанно. Он знал много таких слов, какие нечасто услышишь даже на ипподроме.
Когда он наконец прервался, заговорила девушка. Она стояла, прижав руку к животу, и лицо у нее было напряженное.
— Мне нужно в туалет, — отчетливо произнесла она.
— Я вас отвезу к себе домой, — сказал я. — Это недалеко.
Водитель джипа был против. Он сказал, что она должна остаться здесь до приезда полиции, которая будет с минуты на минуту. Но остальные мужчины кивнули — все знают, что в такой ситуации может прихватить, — и молча расступились, давая нам с ней пройти к моей машине.
— Если полицейские захотят с ней поговорить, — сказал я, — она у Джонаса Дерхема. Первый поворот налево, проехать через деревню, и на том конце направо будет дом с конюшней.
Они снова кивнули. Оглянувшись назад, я увидел, что большинство расселись по машинам и поехали дальше. Только один или двое остались с водителем джипа.
За те несколько минут, что мы ехали, она не сказала ни слова. На лице у нее была не только кровь, но и пот. Я остановился у двери кухни и немедленно провел девушку в дом.
- Предыдущая
- 7/43
- Следующая
