Не по сценарию (СИ) - Резник Юлия - Страница 2

Жаль, на меня не действует его безупречная тактика.

Но еще жальче, что я не могу в этом признаться. С недавних пор я и сама попала в зависимость от этого человека. Это он уговорил папу дать мне шанс, когда утверждённая на мою роль актриса в последний момент сорвалась.

Блин. Как же все запуталось!

Может, не надо было признаваться ему, что я девочка? Когда это все только-только стало закручиваться, я действительно ею была. Не зная, как охладить его пыл, однажды я выпалила, что не из тех, кто занимается сексом до свадьбы, и... Кажется, он принял это как вызов. Точно. Все дело в этом. Не надо было это Владу рассказывать! Но кто же знал, что этого ненормального только раззадорит моя невинность?

– Тёмочка, я тебя одного люблю. Ты же знаешь.

Губы дрожат. Я так боюсь, что ему надоест нелепая ситуация, в которой мы оказались! Так боюсь… Вот почему Худяков решил, что может замахнуться на авторское кино?! Продолжал бы и дальше клепать тупые сериалы для домохозяек. Это вполне ложится на Влада и, судя по всему, отлично у него получается. Так нет же. Тесно ему, видите ли. На святое решил посягнуть. Да что он вообще понимает в искусстве?!

Ч-черт. И все-таки я, кажется, сноб.

Тёма ничего не успевает ответить, потому что к нам без стука вваливается представитель кейтеринговой компании, обслуживающей съемки.

– Кинокорм с доставкой в гримерку? – дергает бровью Тёма. – Даже со мной так не носятся.

– Зато тебе платят по пять тысяч баксов за смену, – пытаюсь сгладить я. И поскорее выпроваживаю девицу, даже не потрудившуюся скрыть одолевающего ее любопытства.

И да, мне немного неловко от того, что у меня, благодаря вниманию Влада, есть некоторые привилегии. Даже отец об этом не позаботился, посчитав, видно, что будет неловко так нагло выделять свою дочь. А Худяков, судя по благам, которые на меня сыплются день и ночь, только и думает, как еще облегчить мой тяжкий актерский быт. И плевать ему, кто и что подумает. Потрясающая дерзость, которая вызывает даже некоторое восхищение. Он вообще классный мужик. Наверное. Только я другого люблю. И что с этим делать, не имею никакого понятия! Съемки – ладно. Но впереди постпродакшн, который займет еще как минимум год. Не могу же я водить его за нос все это время? Да и не хочу… водить. Это низко.

– Выброси их.

– А?

– Веник, говорю, выброси. Он не узнает.

– Тём, ну цветы-то тут при чем? – с тоской гляжу на нежнейшие кремовые розы. – Давай я не буду их забирать домой? – нахожу, как мне кажется, компромисс.

– Отлично ты придумала. Будешь здесь ими любоваться, да? Домой-то ты хорошо если поспать доезжаешь, а здесь по пятнадцать часов торчишь. Действительно, пусть тут остаются, – замечает издевательски Басов.

Вкуснейший том ям становится поперек горла. Аппетит пропадает, будто его и не было.

– Тебе тоже дарят цветы поклонницы, и ничего. Я не устраиваю из этого трагедии.

– Ни на одной из своих поклонниц я не собираюсь жениться.

Это правда. Но я, кажется, уже не выдерживаю давления, и потому меня несет:

– Что не мешает им бомбить твою личку фотками голых сисек.

Ну, ведь и правда, на меня давят со всех сторон! Со всех – буквально. Это самый ответственный, самый изматывающий момент моей жизни, но я ни от кого не чувствую поддержки. Разве что от ненавистного Худякова. Что это, если не ирония?

– Да лучше бы ты Худому фото своих сисек послала, чем обручилась на глазах, блядь, у всего ебаного бомонда!

– Ты сюда поскандалить пришел? – сглатываю я. – Спасибо. Это как раз то, чего мне недоставало после двенадцатичасовой смены на адском холоде.

– Охренеть! Я еще и виноват, – взвивается Басов. – Знаешь что, Асия? Да пошла ты!

Асия

– Ась, ну почему до тебя невозможно, блин, дозвониться?! – Первое, что слышу, проснувшись поутру. Или уже обед? Судя по льющемуся в окно свету, это больше похоже на правду. Зажимаю телефон плечом, спускаю ноги с кровати и, зевнув, интересуюсь:

– А почему ты все время звонишь в такую рань?

– Три часа дня!

– Три?! Господи, Шурка, я опаздываю! Давай я тебе завтра перезвоню, ага?! Поболтаем. У матери юбилей и…

– Вообще-то я тебе по делу звоню, – язвит Чуранова. – Рабочий чат ты, похоже, тоже не читаешь.

– Да я домой вернулась под утро! Когда мне его читать? – пыхчу, подставляя чашку под рожок кофемашины.

– Примерно так я и подумала. Поэтому спешу сообщить, что завтра у тебя выходной. График съемок чуток подкорректировали. Оторвись за нас двоих, ладно?

– Звучишь как настоящая деловая колбаса, – с улыбкой поддразниваю лучшую подругу.

С Шуркой мы познакомились на прослушиваниях. Это была моя первая вступительная кампания. И ее третья. Я прошла дальше, а она нет. Удивительно, но этот факт не встал между нами. Скорее даже наоборот, отринув все стереотипы о классовой ненависти, Чуранова была едва ли не единственной, кто за глаза не попрекнул меня тем, что за моим поступлением стоит именитый отец. В мой талант Шурка верила безоговорочно. Как никто. В первый раз увидев мою игру в студенческой постановке, она решительно заявила:

– На следующий год я поступать не буду.

– Как? Почему?! – возмутилась я.

– Потому что у мира уже есть ты.

Я ошалела! Стала ее переубеждать. Давила на то, что кино – ее страсть. Она сама не раз говорила об этом. Но все мои аргументы разбивались о ее непреклонное:

– Благодаря тебе, Аська, я и так работаю в составе съемочной группы. Меня все устраивает. Со временем, может, поступлю на продюсерский.

В то время должность Чурановой звучала примерно как «ассистент ассистента продюсера», и, говоря по правде, моя помощь в ее трудоустройстве заключалась лишь в том, что я обратилась к отцу, поняв, что в противном случае Шурка будет вынуждена вернуться в свою деревню. Платили на такой должности мало. А работы было столько, что на нее соглашались лишь дураки, ну или истовые фанатики вроде Чурановой. И вот спустя пару лет она уже сама дослужилась до должности ассистента в съемочной команде самого Бурхана Юсупова. То есть моего отца, да.

И все-таки я думаю о папе хуже, чем он есть. Сердце противно сжимает мысль, что это ради меня он внес изменения в график. Наверняка заметил, как я измучилась на морозе, и пожалел. Не очень профессионально? Наверное. Но трогательно до легкого спазма в горле.

– Я и есть деловая, Юсупова, – надменно заявляет Шурка и тут же портит все заливистым смехом. – Ладно, Юлии Кирилловне привет. И мои поздравления.

– Ага, давай, Шур.

– Слушай, а твой-то там будет?

– Тёма? Хм… Нет.

Наверное, нет. Мы же поругались. И я ни за что не приду к нему мириться первой. Не потому что такая гордячка, просто в мире, где ментальное здоровье выходит на первый план, надо быть полной дурой, чтобы не разглядеть в поведении Басова настораживающих попыток мной манипулировать. Вестись на них – значит, изначально выбирать проигрышную стратегию.

– Да какой Тёма?! Я про Худого!

– И ты уже называешь его этим ужасным прозвищем? Б-р-р.

– Ну, прозвище и прозвище, подумаешь.

– Мне вся эта блатная тема не заходит, Шурка. Каждый раз передергивает, когда его по кличке зовут. Как будто он какой-нибудь Дон Карлеоне местного разлива, ей богу.

– Он, может, и нет. Но капитал его семья сколотила в девяностые. А ты сама в курсе, кто в те времена взобрался на вершину пищевой цепочки.

Слова Чурановой заставляют меня понервничать.

– Слушай, Шур, я не пойму, к чему этот разговор?

– Просто… – в трубке щелкает зажигалка, – Будь с ним осторожнее, ладно?

– И ты туда же!

– А кто еще?

– Рита костюмерша то же самое говорила. – От парующей в моей руке чашки на стекле образуется облачко конденсата. Рисую на нем забавную рожицу.

– Ну, так мотай на ус.

– Шурка!

– Я серьезно, Асия. Без обид, но вы здесь в столице чутка разжирели от сытой жизни. Утратили нюх. Думаете, со всех сторон защищены – влиятельными родителями, мужьями, но жизнь, знаешь, она другая. Сегодня ты на коне, завтра – нет. С мужиками вроде твоего Худякова играть не стоит.