Ради острых ощущений - Френсис Дик - Страница 27
- Предыдущая
- 27/58
- Следующая
При малейших признаках отлынивания от работы Хамбер изобрел для провинившегося отвратительные мелкие наказания и злобно кричал, что он платит дополнительные деньги за дополнительную работу, а если кого-то это не устраивает, он может убираться. Здесь работали только люди, которых не нанимали в приличные места, так что, уходя отсюда, они вообще расставались со скаковым делом. И, разумеется, уносили с собой все, что им было известно. Расчет был исключительно точный.
Мои товарищи по этой чертовой дыре не отличались ни дружелюбием, ни располагающими характерами. Самым лучшим из них был тот мальчик-полуидиот, которого я видел в Стаффорде в День подарков. Его звали Джерри, и на его долю приходилась наибольшая доля физических наказаний, потому что тупостью и медлительностью он превосходил всех остальных.
Двое других уже успели посидеть в тюрьме, и их взгляды на жизнь заставляли вспоминать о Соупи Тарлтоне, как о первом ученике воскресной школы. Именно у одного из них, Джимми, мне пришлось отвоевывать свои одеяла, а у второго, коренастого крепыша Чарли, – подушку. Они были одного поля ягода: не говоря уже о постоянной готовности пустить в ход кулаки, эти парни отличались способностью в любую минуту наврать с три короба, вывернуться из любой неприятности и свалить все на кого-нибудь другого.
Реджи крал еду. Тощий, бледный, с дергающимся левым веком, он мог стянуть кусок хлеба с твоей тарелки своими длинными цепкими руками так быстро, что ты просто не успевал этого заметить. Таким образом я несколько раз лишался своей скудной порции, пока не поймал его за этим занятием. Но для меня так и осталось тайной, почему, умудряясь есть больше всех, он оставался самым худым.
Еще один из конюхов был глухим. Он флегматично рассказал мне своим монотонным невнятным голосом, что в этом виноват его отец, слишком часто бивший его по уху. Его звали Берт, он иногда мочился в постели, и поэтому от него омерзительно пахло.
Седьмой, Джеф, был здесь дольше всех, но даже спустя десять недель еще не заговаривал об увольнении. У него была манера украдкой оглядываться, а любое упоминание о тюрьме со стороны Джимми или Чарли расстраивало его чуть не до слез, из чего я заключил, что он совершил какое-то преступление и боялся разоблачения. Наверное, десять недель у Хамбера были лучше тюремного заключения, хотя я в этом не уверен.
Они все знали обо мне от старшего разъездного конюха, Джада Уилсона. Мою нечестность они восприняли как нечто само собой разумеющееся, но считали, что в истории с дочерью Октобера мне удалось дешево отделаться, и постоянно подсмеивались надо мной, отпуская похабные шуточки, которые, увы, слишком часто попадали в цель.
Их постоянная близость была для меня суровым испытанием, пища казалась тошнотворной, работа изматывающей, постель жесткой, холод невыносимым. Все это заставило меня понять, что моя жизнь в Австралии была легкой и приятной даже в те минуты, когда казалась мне тяжелой ношей.
До того как я попал к Хамберу, мне было непонятно, какой дурак может платить деньги откровенно бездарному тренеру, но постепенно мое недоумение рассеялось. Во-первых, сама по себе конюшня меня удивила. По внешнему виду лошадей можно было ожидать, что их окружает грязный песок, стойла со сломанными дверьми и облупившаяся краска. На самом же деле конюшня и двор выглядели аккуратными, чистыми и процветающими, причем поддерживались в таком состоянии руками конюхов, не знавших, что такое дневной отдых. Сверкающая витрина обходилась Хамберу всего-навсего в лишний галлон краски и беззастенчивое использование рабского труда.
Его обращение с владельцами лошадей, которые иногда наведывались в конюшню, было выдержано в солидной и убедительной манере, а взимаемая им плата, как я узнал впоследствии, была ниже, чем у других тренеров, что и привлекало к нему клиентов. К тому же не все лошади в конюшне были скаковыми – здесь было несколько охотничьих лошадей, за чье содержание он получал порядочные суммы денег, не утруждая себя выездкой.
От конюхов я узнал, что всего семь обитателей конюшни участвовали в соревнованиях в этом сезоне, но все семь – очень часто, примерно раз в десять дней, и среди них был один победитель, два вторых места и одно третье.
Из этих семи лошадей мне не досталась ни одна. Моя четверка состояла из двух скаковых лошадей, принадлежавших, насколько я понял, самому Хамберу, и двух охотничьих. Обе скаковые лошади были гнедыми семилетками, у одной был отличный рот и плохая скорость, другая же неплохо брала тренировочные препятствия, но обладала упрямым характером. Я пристал к Кассу, старшему конюху, и он сказал мне их имена – Доббин и Сути. Таких странных для скаковых лошадей имен не оказалось ни в программах скачек, ни в хамберовском списке «тренируемых лошадей», и мне представлялось весьма вероятным, что Радьярд, Супермен, Чаркоул и все остальные провели недолгий период пребывания в этой конюшне под подобными ничего не говорящими псевдонимами.
Конюх, ушедший из скачек, никогда не догадается связать Доббина или Сути, за которыми он когда-то ухаживал, с Радьярдом, который будет принадлежать другому тренеру и выиграет скачки два года спустя. Но почему, почему он их выиграет? Об этом я по-прежнему не имел ни малейшего понятия.
Холода наступили, продолжались и не собирались кончаться. Но предыдущая зима, по словам конюхов, была несравненно страшнее. Я вспомнил, что в прошлом январе и феврале жарился под летним солнцем. Интересно, как Белинда, Хелен и Филип провели каникулы? Что бы они подумали о моем грязном унизительном полусуществовании? А что подумали бы мои работники, увидев, как низко пал их хозяин? Эти мысли немало забавляли меня, они не только помогали коротать утомительные часы, но и не позволяли мне потерять свое внутреннее «я».
Шли дни, заполненные нудной тяжелой работой, и я начал сомневаться в том, что соображал, что делаю, когда ввязался в этот маскарад. Выражение моего лица, речь и жесты постоянно принимали участие в спектакле, изображая тупую грубость. Я работал спустя рукава. Но мало-помалу притворство становилось все легче. Может быть, если достаточно долго притворяться опустившимся мерзавцем, в конце концов им и станешь? А если непрерывно наступать на свое человеческое достоинство, то в один прекрасный день перестанешь замечать его отсутствие? Я надеялся, что подобные вопросы останутся для меня чисто академическими, и считал, что могу не слишком беспокоиться за себя, пока сохраняю способность иронически относиться к своему положению.
Моя уверенность, что через три месяца пребывания в конюшне работнику всячески дают понять, что ему лучше уволиться, полностью подтвердилась историей с Джефом Смитом.
Хамбер никогда не выезжал верхом со своими лошадьми – он приезжал на тренировку в автомобиле и возвращался в конюшню, когда там еще никого не было, чтобы проверить, выполнены ли все его приказания.
Однажды утром, вернувшись в конюшню со второй группой лошадей, мы увидели посреди двора Хамбера, излучавшего свое обычное неудовольствие.
– Ты, Смит, и ты, Роук, заведите лошадей в стойла и идите сюда.
Мы повиновались.
– Роук.
– Сэр.
– Ясли всех твоих четырех лошадей в омерзительном состоянии. Вычисти их.
– Слушаюсь, сэр.
– А чтобы в будущем ты был внимательнее, всю следующую неделю будешь вставать в полшестого.
– Сэр.
Я вздохнул про себя, хотя для меня это было самое терпимое из применяемых им мелких наказаний, поскольку мне было не так уж трудно рано встать. Это означало, что я буду час с лишним просто стоять посреди двора, ничего не делая, и мне будет темно, холодно и скучно. По-моему, он и сам спал мало. Окно его спальни выходило во двор, и он всегда знал, если кто-то не появлялся на улице до без двадцати шесть с фонариком в руках в доказательство своего присутствия.
– Теперь с тобой. – Он расчетливо посмотрел на Джефа. – Пол в седьмом номере покрыт коркой грязи. До обеда ты уберешь солому и отдраишь пол с дезинфицирующей жидкостью.
- Предыдущая
- 27/58
- Следующая
