Трудно быть львом - Орлев Ури - Страница 22

Я толкнул своего друга плечом, призывая его на охоту. Но оказывается, львы не охотятся даже в том случае, если их подруги только что родили. Мой друг известил меня об этом своим демонстративным равнодушием. И через несколько дней, когда наши львицы наконец вышли на охоту, он опять-таки не дал себе труда защитить своих детенышей от подкравшейся к ним гиены. Но я вмешался. Мне было безразлично, вмешался ли это я — человек или я — лев, я просто хотел спасти этих беззащитных маленьких львят. Не знаю, действительно растерзала бы их гиена или нет. Но я не хотел рисковать.

Через несколько недель наши львицы установили дежурство около львят. Я так и не понял, как они договорились об этом, не владея речью, но теперь одна оставалась со всеми детенышами, а вторая выходила на поиски добычи. Когда это была моя подруга, я обычно шел с ней и пытался рычанием подогнать в ее сторону возможную добычу. Это не всегда получалось, но несколько раз удалось. Зато мое присутствие надежно прогоняло возможных претендентов на ее добычу, вроде гиен или леопарда.

На этом этапе к нам присоединилась еще одна львица, и мой друг охотно сошелся с ней тоже. Насколько я мог понять, это нисколько не потревожило его подругу, только что родившую от него детенышей.

Наши львята были пятнистые и очень симпатичные, как маленькие котята. Они тянули меня за хвост и лизали мне морду. Я неспособен был отличить своих детей от чужих, но они, конечно, знали своих матерей, и с их помощью я распознавал, кто чей. Но они проявляли свою симпатию ко всем нам в одинаковой мере, включая также и новую львицу.

И еще в одном отношении я вел себя не как настоящий лев. Когда львицы, моя или моего друга, приносили добычу или звали нас к добыче, которую им тяжело было тащить домой, они не давали детенышам есть, пока не наедались сами. И мой друг тоже без всяких угрызений совести отшвыривал львят своими огромными лапами. Но я всегда позволял им схватить кусочек мяса из моей порции, и вскоре они поняли это и стали набрасываться на добычу с той стороны, где стоял я. Я все время недоумевал — как же так: если сейчас, в сезон изобилия, они не дают детенышам есть, пока не насытятся сами, то что будет в засушливый период?

Ответ не заставил себя долго ждать.

Согласно моему человеческому расчету, сезон засухи начинался в июне, а уже в июле или в начале августа в саванне вспыхнул первый пожар. Большинство стад покинули эти места еще раньше, и тут остались в основном лишь антилопы, которые довольствовались малым. В тот день я первым почуял запах гари и сразу понял, что произошло. Понял, как лев, и понял, как человек. Я вскочил и стал будить своих товарищей. Они тяжело поднялись и тоже понюхали воздух. Как объяснить им, что мы должны немедленно бежать? Но огненный столб уже приближался, а вскоре появились и языки пламени, несущиеся с ветром, и всем стало ясно, что нужно уходить. Антилопы уже опережали нас. Птицы покинули кусты и деревья, издалека тяжело шагали стада слонов, мимо нас бежали другие звери, тоже спасавшиеся бегством. Странное дело — по дороге я заметил в кустах маленькую антилопу, которая не двигалась с места. Я не был голоден и попробовал прогнать ее оттуда. Но она не убежала. Наверно, должна была во что бы то ни стало дождаться мать. Даже когда приближался пожар?

Мы вернулись, сделав огромный круг по местности. Ветер уже сменил направление. Это было через день или два. Может быть, три. Большинство животных ушли, и начался самый тяжелый период в жизни саванны. Лишь изредка какой-нибудь из наших львиц удавалось поймать антилопу, и мой друг начал есть рядом со мной, чтобы ничего не доставалось львятам. Теперь им по большей части не оставалось ни крошки. Я не понимал этого. Лишь много позже до меня дошла логика львиных поступков. Это была логика сохранения вида, жестокая и бесчеловечная. Если взрослые останутся в живых, они могут породить новых детенышей. А если взрослые умрут от недоедания, некому будет продолжить вид. Поэтому в стесненных обстоятельствах взрослые должны есть первыми.

Но я все равно хватал небольшие куски добычи, оттаскивал их подальше и там позволял львятам выхватить их у меня. Возможно, этим я спас их от голодной смерти. И в этом я поступал как человек — по законам более развитой общественной жизни.

Меня подняли на ноги звуки приближающейся автомашины. Мотор умолк. До сих пор никто и никогда не въезжал в наши края на машине. Неужели опять охотники-браконьеры? Признаюсь, порой, когда меня охватывала тоска, я сам покидал мою маленькую львиную семью и шел в ту сторону, где проходили туристские маршруты по заповеднику. Там то и дело проезжали автомашины с туристами, и пассажиры с удивлением смотрели на пасущиеся стада и с восхищением указывали друг другу на семьи львов, отдыхающих в тени одиноких акаций. Иногда они разбивали палатку и зажигали костры, чтобы провести ночь в саванне. И порой пели у костров. Тогда я незаметно подходил поближе к их стоянке, и сердце мое наполнялось грустью.

Теперь моим глазам открылась большая машина. «Лендровер». И возле машины я увидел женщину. Она была одна, с фотоаппаратом в руке. «Ну, это уж слишком», — подумал я. И вдруг увидел леопарда, который медленно подкрадывался к ней. Он, наверно, думал, что это какая-то большая обезьяна. Я бросился к машине. Я бежал что было сил — думаю, километров восемьдесят в час, — чтобы успеть преградить ему путь. Женщина увидела меня и решила, очевидно, что я собираюсь на нее напасть, но, когда повернулась, чтобы бежать к машине, заметила леопарда и застыла на месте. И вдруг, сознавая, возможно, что делает последний в своей жизни снимок, фотографирует хищника, который собирается ее растерзать: сняла сначала меня, а потом леопарда. Это единственный снимок, на котором я был запечатлен в облике льва в саванне.

Леопард увидел меня и принял приговор слабейшему. Он уступил мне добычу, хотя его раздраженное рычание еще какое-то время достигало моих ушей. Я посмотрел на женщину. Она показалась мне приятной, даже красивой. Она была моложе меня-человека (как я уже знаю сейчас, на три года и один день). И она мне понравилась. Особенно ее хладнокровие и мужественное, молчаливое согласие с неизбежным. «Что она делает здесь одна?» — подумал я. Я приблизился к ней, но она увидела, что нападение леопарда уже ей не грозит, и попыталась обогнуть меня и добежать до машины. Я заметил пистолет у нее на поясе. Мое восхищение ее хладнокровием возросло. Эта женщина точно знала, каковы ее шансы и с какого расстояния она сможет защититься. Я понял, что должен сохранять дистанцию. Позволив ей добежать до машины, я тем временем приблизился к «лендроверу» с другой стороны. мой план удался. Когда она была уже в нескольких метрах от машины с одной стороны, я уже стоял на том же расстоянии с другой. Она выхватила пистолет и прыгнула в машину. Я не сдвинулся с места. Она завела мотор. «Что делать?» — подумал я лихорадочно. Если я брошусь за ней, она наверняка в меня выстрелит. Но зато потом, когда проявит снимки, увидит, возможно, дощечку для письма, висящую у меня на шее, и, может быть, даже вернется меня искать…

И вдруг она схватилась обеими руками за голову. Закрыла глаза, снова открыла их, поморгала и уставилась на меня. И почему-то рассмеялась. Зачем-то схватила одеяло, лежавшее на заднем сиденье, смело выпрыгнула из машины и направилась прямо ко мне.

Невероятно! В моей голове промелькнула мысль, что она, наверно, заметила мою дощечку и поняла, кто я. Я почувствовал жгучую радость. Мне вдруг безумно захотелось вернуться к людям. Но внезапно я ощутил что-то странное — мне стало холодно, и что-то кололо мне колени и ладони, как будто они стали голыми. То ли короткая трава сухого сезона стала жесткой и колючей, то ли моя кожа вдруг смягчилась.