Последний барьер - Дрипе Андрей Янович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/69
- Следующая
Разумеется, если в отделении есть парочка осведомителей, многие нежелательные вещи вскрывать бывает легче, и некоторые воспитатели пользуются таким источником информации. Киршкалну же делается невыносимо тошно при виде воспитанника, который, воровато оглядываясь, наушничает на своих товарищей. Киршкалн не облегчает свой труд за счет превращения кого-то из воспитанников в мелких предателей. Лучше уж самому, если есть нужда, исподволь что-то выведать.
- Расскажи лучше, как у тебя у самого идут дела.
Математику сдашь?
- Да сдам как-нибудь. Худо-бедно, но на троечку всегда пожалуйста, самоуверенно тараторит Трудынь. - Никакой любви к этим цифиркам у меня нету, но концы с концами свести надо.
- Межулие как себя чувствует в отделении?
- А что ему! Но вообще-то - зануда. Бурчит только да зрачками крутит. Не верится, что на воле он десятилетку кончил. Небось купил где-нибудь ксиву.
- А ты расспроси, поговори с ним!
- Нет уж, лучше с чурбаном, на котором дрова колют. Вообще, я вам скажу, он не совсем в порядке, наверно, что-нибудь с головой. Он по ночам не спит.
Я раз ночью встал, пошел в гаваю, гляжу, а он заложил руки за голову и пялится на потолок. Глаза блестят, как жестяные пуговицы, мне даже не по себе стало.
- Ты на воле не знал такого Николая Зумента, по кличке "Жук"? -как бы невзначай спрашивает Киршкалн, роясь в ящике стола.
- Слыхать слыхал и даже видел. Вообще-то фигура популярная, но не у меня. Я таких не люблю.
Грубое дело. Он шуровал в основном на Чиекуркалне, а я - мальчик из центра. Он испекся осенью со всей своей свитой. Бамбан из третьего отделения - его правая рука. Да вы его знаете - Бурундук, мордочка такая мышиная, прибыл с предпоследним этапом. Скоро п Жук объявится. А может, он уже в карантине? - Трудынь замолкает и вопросительно смотрит на воспитателя.
- Возможно, в карантине, а может, и нет, - пожимает плечами Киршкалн.
- Это темный мальчишечка. Кое-кто его тут ждет не дождется. На новые времена рассчитывают. А мне что? Я такие дела никогда не уважал.
- А про брюки у матроса - забыл? - подмигивая, напоминает Киршкалн.
- Да что вы все про те брюки! - краснеет Трудынь. - Самому стыдно вспоминать. Будто не знаете, как там все вышло. Разве я виноват, что у них "сухой закон"? Этот глотает как свинья и знай мычит:
"Рашн водка - вери гуд". Ну и свалился с непривычки. А за водку не дал ни копейки. Мы тогда и глядим, что с него можно взять. Задарма поить кто будет? Дружба народов и все такое прочее дело хорошее, но... - Трудынь театрально разводит руками. - Я так понимаю: ты дай мне, я дам тебе. Может, оно и не совсем правильно, но я политик реальный. Вот мы и стянули с него штаны. Не больно фартовые, но со стокгольмской маркой. Еще пришлось отдавать в химчистку, так что - поверьте! - навар был минимальный. Но у этого иностранца не было чувства юмора, и он потом поднял шухер. Я понимаю - штаны получились в европейском масштабе, но мы так не хотели.
Я не собирался вредить престижу нашего государства.
- А ты не знаешь кого-нибудь из Зументовых девчонок? - перебивает Киршкалн Хенрикову скороговорку. - Не было у него такой Букахи?
- Нет, у Жука была Пума. Про Букаху я что-то слышал, но точно не скажу. - Трудынь огорченно глядит на воспитателя. - Эта Букаха в центр не приползала. Наверно, третий сорт. Точно, ребята говорили, у нее волосы выпадают. А Пума была конфетка!
Грива голубая, и по Жуку просто умирала. Только мышление у нее остановилось на том уровне, на каком было у наших предков, когда те ходили на четвереньках. Вообще-то Пуму я знаю лучше, чем самого Жука.
До Жука с ней ходил один из наших. Она тоже чуть не погорела, но под конец вывернулась. Говорят, по ночам ходила вокруг тюряги и серенады пела Жуку.
Голос у нее как орган. Талант пропадает. На Западе такие заколачивают миллионы, а у нас не в моде. Она могла за раз выпить пол-литра, а вот насчет поговорить - было как с Межулисом из нашего отделения.
Фразу в три слоза редко могла сказать без остановки.
Даже не представляю, как ей удавалось песни заучивать. Одну так вызубрила даже по-английски. Вот бы вам ее послушать! Если б настоящий англичанин услыхал, его бы инфаркт хватил.
За окном гудит сигнал строиться на работу, и Трудынь морщится. Его перебили на самом интересном месте.
- Ничего, мы еще поговорим, - утешает его Киршкалн.
- Як вам вечерком зайду, ладцр?
Киршкалн утвердительно кивает.
"Если бы у Межулиса была хоть десятая часть словоохотливости Хенрика!" - Киршкалн вздыхает и мысленно фиксирует все достойное внимания из того, что наговорил этот хвастливый болтунишка. Трудынь не врет, просто у него, мягко говоря, склонность к творческому осмыслению фактов, но воспитатель уже приноровился отметать шелуху и оставлять важное.
Да-а, Межулис... Сейчас с ним, пожалуй, было бы легче, если бы на приемке сами не дали маху, но - что упущено, то упущено. Такие, как Межулис, попадаются не часто, и к первой беседе с ним надо было подготовиться вдумчивей. Киршкалн хорошо помнит, как все было.
- Ты за убийство отбываешь срок? - спросил начальник режима, а он никогда не отличался тактичностью и умением вникнуть в переживания человека.
Конечно, начальник колонии Озолниек никогда не задал бы вопрос в такой форме. Но в тот момент он просматривал дело нового воспитанника, что-то искал в нем. Вот начальник режима и решил заполнить паузу. Мелочь, но, возможно, как раз эта мелочь все и решила. Жаль, что не Озолниек заговорил тогда первым.
- Да, - коротко ответил юноша.
Киршкалн заметил, как тот внутренне напрягся до предела, но сумел скрыть это. Узкое, довольно обычное лицо, только линия губ обозначена четко и несколько выдвинут вперед подбородок. Левая рука сжата в кулак, а правая, в которой он держал фуражку, все время мелко тряслась.
- Давай поподробней! - потребовал начальник режима.
- В деле все сказано, - отрубил Межулис.
- Что в деле, мы и сами знаем!
- Чего же спрашиваете? Мне добавить нечего! - Паренек побледнел.
Для начальника режима это было уже слишком.
- Ты здесь свои штучки забудь! Тут мы тебя будем учить, не ты - нас! вскричал он.
И тут произошел взрыв. Киршкалн, внимательно наблюдавший за парнишкой, ожидал этого. Озолниек отложил дело и хотел было вмешаться, но не успел.
- Ничему вы меня не научите! Вы! Вы!.. - кричал Межулис, вытянув вперед шею.
От волнения и ярости он не мог подыскать достаточно гнусного слова, чтобы швырнуть его в лицо сидящим за столом. И не им одним. Киршкалн понимал, что юноша в этот крик вкладывает ненависть ко всем тем, в кого он потерял веру. Это не была обыкновенная грубость или распущенность, скорей это был неосознанный крик о помощи. Во взгляде мальчика наряду с ненавистью просвечивали безысходность и боль, страдание человека, достигшего предела своих внутренних сил, человека, у которого еще минуту назад сохранялась крупица веры, который еще надеялся, ждал, что, может быть, хоть тут его поймут, но истекла эта минута, вокруг беспросветная темень, и он один как перст среди этой тьмы.
Межулис резко повернулся и, совершенно позабыв, где он, побежал было к двери, но опомнился и встал у стены спиной к начальству, низко опустив голову.
Все молчали. Мужчины переглянулись, и Озолниек, резко встав с места, жестом остановил начальника режима, который хотел подойти к мальчику.
Начальник режима нервно поскреб указательным пальцем худую щеку и, поерзав на стуле и взглянув на Озолниека, спокойно сказал:
- Воспитанник Межулис, выйдите и позовите следующего!
Какое-то время Валдис оставался неподвижным.
Потом, так и не поднимая головы, не оглядываясь, направился к двери и вышел. Когда дверь за ним закрылась, один из воспитателей сказал:
- Видали, каков типчик, а? - но, взглянув на Озолниека, осекся.
- Предыдущая
- 6/69
- Следующая
