Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Володихин Дмитрий Михайлович - Страница 15

Усилия фортификаторов на северном направлении этим не ограничились. После изменения русско-шведской границы Ладога оказалась гораздо ближе к неприятелю, чем прежде. Ее оборонительные сооружения пришлось усиливать в срочном порядке. В 1585—1586 годах, вскоре после окончания Ливонской войны, в Ладоге был сооружен земляной город – небольшое укрепление бастионного типа, пристроенное с южной стороны крепости.

К концу XVI века Русский Север оказался хорошо укреплен и заселен значительно гуще, чем раньше. Помор, то есть русский, перешедший от старинного пашенного быта к морскому, выработал собственную культуру мореплавания. Здесь рыба стала его хлебом, а волны морские – полем. Он строил крупные корабли (лодьи, кочи), добирался на них до Груманта (Шпицбергена), вел разведку в восточном направлении. Суровые арктические моря понемногу уступали его неуемному натиску. Монастыри обзавелись флотилиями, существующими на постоянной основе: известно, что при первых Романовых знаменитая Соловецкая обитель располагала десятками лодий и поражающим воображение множеством не столь значительных судов. Большие «эскадры» лодий имелись не только у нее, но и у иных крупных монастырей Севера. Иначе говоря, собственный флот, пусть и не военно-морской, а транспортный, рыболовецкий, промысловый, притом весьма значительный по числу судов и моряков, появился у России задолго до Петра I. Царь Петр Алексеевич создал для России регулярную вооруженную силу на морях, но сила мирная существовала и без него.

Таким образом, Север в новом своем состоянии обрел роль надежного «фланга» для продвижения в Сибирь. А когда на берегах великих сибирских рек стали появляться, один за другим, остроги русских первопроходцев, поморское искусство кораблевождения пригодилось на новых пространствах. Флотилии кочей плавали от одного русского острога к другому, а самые отважные мореплаватели использовали их как средство разведки – для тех мест «незнаемых», куда по суше путей еще никто не проложил.

Кстати, тогда же в Поволжье выросли стены Санчурска, Царевококшайска, или Кокшажска, Цывильска и Уржума (все – в 1584-м). Летопись сообщает: «Государь праведный [Федор Иванович]… посла воевод своих и повеле ставити во всей черемиской земле городы, и поставиша на Нагорной и на Луговой стороне город Кок-шугу и город Цывильск и город Уржум и иные многие города, и насади их русскими людьми, и тем он, государь, укрепил все царство Казанское». Позднее на Волге родился Самарский городок (1586) – чуть поодаль от древней, к тому времени разрушенной пристани. В будущем из этого скромного укрепления вырастет могучий город-миллионник. На юге появились деревянные крепостицы Воронеж (1586) и Ливны (1586). В Предуралье около все того же 1586 года на месте более древнего поселения возник русский городок Уфа, и управлять им был поставлен воевода Михаил Александрович Нагой – из опальных Нагих, родственников последней жены Ивана Грозного. Ныне здесь процветает еще один город-миллионник.

Стоит повторить и подчеркнуть: новые укрепления возводились повсюду и везде. И там, где ждали наступления врага, и там, где политические интересы России требовали ее собственного наступления. В первом случае спешно возведенные «городки» выполняли функцию опорных пунктов оборонительной линии. Во втором – баз для стремления вперед. В обеих ситуациях новые крепости играли роль «русских островов» посреди «неприязненного» окружения.

Стратегией «наступления городами» русское правительство пользовалось и в Сибири. Возвращаемся к восточному направлению русской экспансии.

В исторической литературе – главным образом популярного и публицистического характера – бытует миф, согласно которому русские прорвались в Сибирь при Иване Грозном. Более сдержанный вариант того же: «начали завоевание Сибири» или, чуть осторожнее, «освоение», «присоединение» Сибири. Но в действительности ничего подобного не произошло.

Ермак, нанятый купцами и промышленниками Строгановыми, возглавляя отряд менее 1000 бойцов, одержал ряд впечатляющих побед над сибирскими татарами хана Кучума, занял столицу ханства и тогда уже получил поддержку из Москвы. Ермак осуществил блистательную разведку боем, открыл, а также отчасти еще и расчистил путь в Сибирь. Однако вся его экспедиция закончилась разгромом русских сил и гибелью самого вождя. В нашей историографии, особенно советского периода, Ермака превозносили как народного героя. Да, он стоит в одном ряду с величайшими колониальными воителями, с тем же Кортесом, например. Карамзин сказал о нем: «Российский Пизарро, не менее испанского грозный для диких народов, менее ужасный для человечества». Это, несомненно, великая личность, выдающийся полководец.

Однако нельзя обходить молчанием один простой факт: военное предприятие Ермака в конечном итоге сорвалось. И завоевание Сибири как успех, как одно из главных достижений русского народа за всю его историю, начато было не им. И до Ермака – в XIV, XV и XVI столетиях русские воинские люди бывали в Сибири, брали там ясак, проповедовали Христову веру. На какое-то время сибирские татары оказывались даже в вассальной зависимости от Москвы, притом задолго до Ермака. Но все эти временные достижения не принесли России никакой пользы, помимо репутации сильного и упорного противника. Совершенно так же и Ермак, попытавшись закрепиться, привести бескрайнюю землицу сибирскую под руку московских государей, нисколько не преуспел. На протяжении нескольких лет казачий богатырь играл роль потрясателя Сибири. Он вышел в поход при Иване IV, пережил грозного царя и погиб уже при Федоре Ивановиче. Саваном для его тела стали воды реки Иртыш.

Русское дело в Сибири пало. Хан сибирских татар Кучум и иные местные правители воспрянули духом. Незначительные русские силы, оставшиеся в Сибири, отходили, оставив неприятелю города и земли.

И вот тогда люди с негромкими именами, люди, не называемые на страницах учебников, повели новое, планомерное наступление на Сибирь. Это наступление русских отразилось в некоторых летописных памятниках как начало государственного присоединения сибирских земель.

Так, например, в «Новом летописце» сказано, что в царствование Федора Ивановича «…посылаху многия воеводы в Сибирскую землю… к Сибирскому царствию розныя языки (народы. – Авт.) подведоша и многие грады поставиша в Сибири: град Тару, Березов, Сургут, иные многие грады». Английский представитель по торговым и дипломатическим делам Джером Горсей подробно рассказывает о венчании Федора Ивановича на царство 31 мая 1584 года. Затем, по его описанию, царь с царицей и большой свитой совершают богомолье в Троице-Сергиев монастырь и возвращаются в Москву. «Вскоре после этого, – пишет Горсей, – царь, направляемый князем Борисом Федоровичем (Годуновым. – Авт.), послал войско в Сибирь, откуда шли все богатые меха и соболи. В течение полутора лет войско завоевало 1000 миль».

Успех огромный, фантастический! Слова Горсея об исключительно быстром продвижении московских отрядов в Западной Сибири на протяжении 1580—1590-х годов подтверждаются фактами.

Но кто были те «незаметные» – во всяком случае, для историографии советского периода – полководцы, которые совершили колоссальный военно-политический труд? Под их командой небольшие отряды двигались на восток по незнаемым рекам, по землям, еще несколько лет назад являвшимся одной огромной terra incognita. Под их командой велись боевые действия. Под их командой строились остроги, из которых впоследствии выросли мегаполисы. Что же это за люди?

Все это были дворяне из семейств более или менее известных при государевом дворе, но не знаменитых и не относящихся к служилой аристократии. На протяжении всего остатка XVI столетия в Сибирь ни разу не отправили по-настоящему знатного человека. Нет, русская аристократия того времени отнюдь не состояла из трусов или просто нерешительных людей. Князья и бояре выходили в поле или становились на крепостные стены, когда требовалось встретить грудью крымцев, ногайцев, шведов. Но… колоссальная Сибирь при Федоре Ивановиче, да и позднее, при Борисе Годунове, а также в эпоху Смуты еще только начинала открывать России свой потенциал. О ней в Москве имели весьма смутное представление. А отъезд в эдакую даль означал обрыв связей с государевым двором, утрату влияния на великие державные дела. Поэтому аристократ не торопился стать русским конкистадором. Для него служба «за Камнем» была непрестижной, да и просто неудобной в карьерном отношении.